Успех - Страница 107

107

Пфаундлер провел г-на Гесрейтера и его подругу к их столику. Он то и дело поглядывал на г-жу фон Радольную. Разве она не получает ренту, подпадающую под понятие «имущественных прав, подлежащих отмене»? Разве ее лично не затрагивает решение левых партий? Но по ее виду ничего нельзя было понять. Невозмутимая, царственно величественная, окруженная всеобщим почитанием, сидела она за столиком, ее медно-рыжие волосы обрамляли крупное лицо, полные руки были обнажены; в черном платье, буквально усыпанном драгоценными камнями, она была поистине великолепна. В этот раз она изображала экзотическую богиню ночи. Принимала участие в светской беседе, дружелюбно и с достоинством отвечала на многочисленные приветствия знакомых в шумном, охваченном весельем зале.

Но на душе у нее было очень тревожно. Закон о конфискации. Она спокойно перенесла революцию, втайне преисполненная презрения к этим тупым ниспровергателям, готовым удовлетвориться сменой вывески и не посмевшим посягнуть, — надо же быть такими кретинами, — на подлинную власть, на собственность. И вот теперь, по прошествии долгого времени, они вдруг спохватились. Неужели это возможно? Неужели они решатся на такой шаг? Всерьез покуситься на собственность, на священное право частной собственности! И это в Германии, в ее Баварии! Уже сама идея конфискации была вызовом, неслыханной наглостью. Пышнотелая, цветущая, она, словно на троне, невозмутимо восседала, отвечала на почтительные поклоны, спокойно шутила, но в душе ее была полная опустошенность и растерянность. Не заметил ли кто-нибудь перемену в ней? Не пошли ли уже всякие толки? Она знала свет. Неудачника все сразу покидали, и она находила это естественным.

Она внимательно посмотрела на Гесрейтера, сидевшего сбоку от нее. Он был одет во все черное: черные атласные панталоны, длинные черные чулки, черный камзол, высокий, закрывавший шею воротничок, заколотый огромной жемчужной булавкой. Он объявил, что изображает всего-навсего ночь, и старался походить на героя одного из рассказов Эрнста Теодора Амадея Гофмана, высоко чтимого им немецкого писателя, умершего сто лет назад. А похож он был на хотя и довольно тучное, но изысканное привидение. Он не мог скрыть своей нервозности. Г-жа фон Радольная хорошо изучила его и понимала, что тому причиной отнюдь не наглая политическая кампания этих кретинов из оппозиции. Он искал кого-то, но безуспешно. Вообще-то она была женщина выдержанная и прощала ему мимолетные увлечения, но сейчас это ее злило. Бессовестно с его стороны волноваться из-за Иоганны Крайн, а вовсе не из-за закона о конфискации имущества. Невозмутимо, словно идол, сидела она за столиком, блистая великолепием своего наряда. Едва взгляды окружающих обращались на нее, она нарочито-медленно поправляла драгоценный аграф в медно-рыжих волосах и поворачивала красивое лицо с волевым ртом и крупным носом к доктору Пфистереру. А тот вместо маскарадного костюма лишь накинул поверх несколько старомодного фрака венецианский плащ. Было нечто трогательное в том, как он, привыкший к грубошерстной куртке и жестким кожаным штанам, пытался приноровиться к этому церемонному одеянию.

— Кстати, вы не видели госпожу Иоганну Крайн? — спросила она у него. — Вы не в курсе, приедет ли она сегодня на вечер?

Ее вопрос всех удивил: г-жа Радольная и Иоганна Крайн были в дружеских отношениях. Если кто-нибудь и был посвящен в планы Иоганны на сегодня, так это г-жа фон Радольная, К тому же г-н Гесрейтер знал, что она обсуждала с Иоганной свой бальный наряд. Что же тогда означает этот коварный вопрос?

Бросив на г-жу Радольную удивленный, недоумевающий взгляд, Пфистерер не нашелся что ответить, так он был озадачен.

— Вы же с госпожой Крюгер большие друзья, не так ли? — продолжала г-жа Радольная своим грудным голосом.

— А разве вы не друзья с ней? — спросил наконец Пфистерер, немного смешавшись. — Я полагаю, мы все здесь ее друзья, — добавил он, воинственно оглядываясь вокруг.

Катарина фон Радольная, продолжая мирно улыбаться, сказала, что недавно снова прочла в одном американском журнале статью с резкими выпадами против Иоганны, которая, мол, развлекается на зимних курортах в то самое время, как муж ее сидит в тюрьме. Она полагает, добродушным тоном продолжала г-жа фон Радольная, что именно подобного рода суждения и не позволили Иоганне прийти на сегодняшний вечер.

Сидевший рядом г-н Гесрейтер чувствовал, что в нем поднимается неприязнь к Катарине. Чего, собственно, она добивалась? Разговор с ничего не подозревавшим Пфистерером преследовал, очевидно, одну-единственную цель — продемонстрировать ему и всем остальным, что она больше не поддерживает Иоганну. Вероятно, это как-то связано с идиотской «политической ситуацией». Но если у Катарины и есть причины не поддерживать больше Иоганну, то почему это надо выражать в столь бестактной форме? Вообще-то это не в ее характере. Неужели она поступала так ему назло? Он залпом осушил бокал.

— Вы, вероятно, забыли, Катарина, — с расстановкой произнес он, не глядя на нее, — ведь госпожа Крюгер ясно сказала вам, что придет. Пойду взгляну, здесь ли она, — добавил он хрипловатым голосом, вскинув на Катарину свои глаза с поволокой. Тяжело поднялся и отошел.

Нет, в огромном главном зале с его звездным небосводом и множеством красных и зеленых лун Иоганны определенно не было. Он заглянул во все ложи и «укромные гнездышки». Приподняв трость с набалдашником из слоновой кости, тяжеловесно элегантный, он в черном костюме ночи медленно пробирался меж танцующих пар, озабоченный и раздраженный, чем-то напоминающий тучное, изысканное привидение. Впервые за все время их многолетней связи он испытывал к Катарине недоброе чувство. Прежде он никогда не замечал в ней такой затаенной, обдуманной мстительности. Он тосковал по Иоганне, ему все казалось, что он в чем-то перед ней виноват.

107