Успех - Страница 109

109

Иоганна ограничилась небрежно-приветливым кивком. Он оскорбленно прошел мимо.

Да, Иоганне было приятно слушать болтовню своих легкомысленных поклонников. Это были веселые, беспечные ребята, они болтали о всяких пустяках, неизменно скользя по поверхности. В другое время ее, верно, не позабавили бы непристойные костюмы буфетчиц из бара, в которые нарядились эти два нагловатых дружка. Но сегодня она радовалась любому, самому ничтожному поводу, чтобы отвлечься. Конечно, неплохо быть самостоятельной женщиной, но иной раз, скажем, когда на тебя обрушивается волна мутных газетных сплетен, все-таки приятно, если есть с кем поговорить без острых, четких, обязывающих слов. Это бал «ночных бродяг», так неужели она и тут должна думать, кто сидит с ней рядом? Она пила вино, слушала хвастливые разглагольствования обоих сидевших в обнимку молодых людей, подмалевавших лица с нарочитым бесстыдством. По их разговорам нетрудно было представить себе их жизнь и характеры. Они подружились в окопах: старший — фон Дельмайер и младший — белолицый Эрих Борнхаак. Их называли «неразлучными», а еще «Кастор и Поллукс». Очень скоро они поняли, что их обманули. Совершали подвиги, но скорее от скуки. Во всем разуверились. Бисмарк, бог, черно-бело-красное, Ленин, национальные требования, бойскауты, экспрессионизм, классовая борьба, — все сплошной обман. Жрать, пить, блудить, иногда ресторан, иногда кино, езда в машине на бешеной скорости, модного покроя смокинг, розыгрыш почтенных граждан, новый танец, новый шлягер, их дружба — это и есть жизнь! Все остальное, о чем любят долдонить, — газетные передовицы. Несмотря на разницу в целых восемь лет, они были похожи друг на друга как близнецы, оба долговязые, бледные, с бесцветными, неопределенными, заостренными книзу лицами. Георг фон Дельмайер смеялся резким, свистящим смехом, у Эриха Борнхаака взгляд внезапно становился проницательным. B остальном они мало чем отличались друг от друга. Они так и сыпали короткими, похабными анекдотами. Они сами, их приятели, город Мюнхен, страна, война, весь мир в их рассказах превращался в жалкий муравейник, в пустую, утонченно похотливую, совершенно бессмысленную возню. Они то и дело предавали друг друга и готовы были один ради другого дать разрубить себя на куски. Они сидели картинно обнявшись в своих костюмах буфетчиц из бара. Трудно было представить себе, как они могли прожить один без другого хоть день. Перебивая друг друга, они деловито излагали свои взгляды. Рослая, красивая Иоганна сидела рядом и не без любопытства слушала их с легкой, пренебрежительной улыбкой.

Неожиданно они заговорили о процессе Крюгера, с холодным безразличием и подловато доброжелательной бесцеремонностью. Иоганну точно током ударило. Омерзительно было слушать, как эта падаль жует и выплевывает своим зловонным ртом дорогое тебе дело. Но она осталась сидеть. Доверчивыми, смелыми глазами она вглядывалась в лица этих молодых людей, откровенно и бесстыдно порочных. Удивительно: эти двое так молоды — и уже ни во что не верят. На этом мелком, закоренелом цинизме уже ничто не могло произрасти или пустить побеги — ни чувство, ни мысль.

— Если дело взялся вести такой адвокат, как господин Гейер, — внезапно произнес Эрих Борнхаак, разглядывая крашеные, наманикюренные ногти своей тонкокожей руки, — заранее можно сказать, что ничего хорошего ждать не приходится.

— А вы знаете, — вдруг добавил он, впившись в Иоганну проницательным взглядом, — что по документам доктор Гейер — мой отец? — Иоганна так ошеломленно поглядела в глаза Эриха, что господин фон Дельмайер без стеснения разразился своим пошлым свистящим смехом.

Во всяком случае, с иронией продолжал Эрих высоким голосом, доктор Гейер давал кое-какие деньги на его воспитание. Впрочем, сам он не верит в отцовство Гейера, у него достаточно причин, чтобы совершенно этому не верить.

Это было уже слишком. Она словно задыхалась без свежего воздуха. Нет, она не могла больше здесь оставаться, — скорое прочь отсюда, подальше от этого мертвящего «лунного» ландшафта, ей нужно сейчас же поговорить с Жаком Тюверленом.

Между тем Тюверлен попал в цепкие руки г-на Пфаундлера. А этот великий устроитель всяких празднеств, преисполненный жаждой деятельности, настойчиво пытался внушить Тюверлену свой замысел ревю, из которого было бы вытравлено все радикальное, политическое. Конечно, неплохо сделать и бесхитростно пышный фильм о страстях господних с дальним прицелом на американского зрителя, но сейчас в голове у него гвоздем засела мысль о мюнхенском ревю. Он уже ясно представляет себе, как это будет. «Касперль и классовая борьба» — понятно, нелепость. Другое дело — «Выше некуда». Тут сразу чувствуешь нечто уютное, истинно мюнхенское, ощущаешь плеск волн зеленого Изара, вкус пива и ливерных сосисок. Это могло послужить основой для облагороженного ревю. К тому же, если замысел «Выше некуда» распространить и на женские туалеты, то в ревю удастся привнести оттенок волнующей чувственности. А старое мюнхенское изречение: «Строить — не скупиться, пить, так уж напиться, в луже извозиться» — должно придать ревю особый неповторимый колорит. Так г-н Пфаундлер отеческим тоном настойчиво пытался обратить писателя Тюверлена в свою веру.

Жак Тюверлен не любил все эти маскарадные переодевания! В отличие от других, он был в безукоризненном смокинге, с безукоризненно накрахмаленным воротничком, оттенявшим его лицо в мелких морщинках, с лукаво прищуренными глазами. Г-н Пфаундлер, наоборот, выглядел довольно-таки диковинно. На его жирной груди болталась цепь распорядителя празднества. На шишковатой голове пройдохи красовалась бумажная корона. Его мышиные, глубоко посаженные глазки блестели: он выпил сегодня прозрачного мартовского пива, хотя обычно предпочитал вино. Рядом с ним, зябко поеживаясь, сидела Инсарова, покорная и порочная в скромном великолепии своего сверкающего, наглухо закрытого платья, плотно облегающего тело.

109