Успех - Страница 16

К оглавлению

16

В выложенной кафелем уборной министр юстиции поведал министру просвещения и вероисповеданий о беседе своего референта с руководителем крестьянской партии Бихлером. Нет, Бихлер не был в восторге от тактики коллеги Флаухера в связи с процессом. «Осел», — сказал Бихлер, — так вот прямо, без обиняков, и сказал: «осел», референту незачем выдумывать. Кстати и он, Кленк, глубоко убежден, что коллега Флаухер избрал слишком прямолинейную тактику. Но «осел» — это, разумеется, сказано слишком сильно. Все это Отто Кленк выкладывал, даже не пытаясь умерить могучий бас, он орал так громко, что его, конечно, было слышно и за стеной.

Понурый, обмякший, сутулясь сильнее обычного, возвращался министр просвещения и вероисповеданий Флаухер вместе с весело болтавшим Кленком из выложенного кафелем клозета. Так он и знал, не дадут ему вкусить радость победы. Бессмысленно противиться воле самого Бихлера, главы крупных землевладельцев и фактического правителя Баварии. Остается лишь уйти в тень, добровольно отказаться от триумфа. Изгадили ему все, весь этот судебный процесс! Молча, отупело сидел министр Флаухер над остатками редьки; отпихнув ногой тихо скулившую таксу, он угрюмо слушал, как остроты Кленка то и дело вызывали громкий смех у шумного застолья.

Подавленный, раздраженный, возвратился министр просвещения и вероисповеданий Флаухер домой, откуда еще совсем недавно вышел в столь приподнятом настроении: ведь завтра должен был начаться процесс над Крюгером. Уставшая за вечер такса Вальдман, смутно чуя, что ее хозяин чем-то сильно расстроен, тут же забралась в свой угол.

3
Шофер Ратценбергер и баварское искусство

Председательствующий, глава земельного суда Баварии доктор Гартль, всегда оживленный, светловолосый господин, отнюдь не старый (ему не было и пятидесяти), но уже успевший слегка облысеть, любил вести судебные процессы изящно и тонко. А умело провести процесс, приковавший к себе внимание всей страны, могли лишь очень немногие баварские судьи. Поэтому он знал, что правительство в известной мере зависит от него и что он не слишком стеснен в своих действиях, — понятно, при том непременном условии, что конечный результат, в данном случае, приговор обвиняемому, будет отвечать политике кабинета. Состоятельный, независимый и честолюбивый, этот человек чувствовал себя важной персоной. Правительству полезно будет убедиться в многогранности его способностей и в том, что он фигура, с которой нельзя не считаться. Его консервативные, истинно баварские убеждения были вне подозрений; заранее подобранный состав присяжных обеспечивал ему тыл, а юридически он был достаточно широко образован, чтобы, манипулируя податливыми параграфами уголовного кодекса, с формальной точки зрения убедительно обосновать любое выгодное ему судебное решение. Так почему же ему тогда не провести столь громкое дело, как процесс Крюгера, провести артистично, ловко, щегольнув при этом своей терпимостью к человеческим слабостям?

Безошибочным чутьем угадав, как наиболее эффектно подать процесс, он при допросе ограничился процедурными формальностями и сухими данными следствия, а когда интерес публики начал угасать, вновь подогрел напряжение в зале. Прошло немало времени, прежде чем он вызвал главного свидетеля обвинения.

И когда, наконец, шофер Франц Ксавер Ратценбергер, толстый человечек с круглым, розовым черепом и светло-рыжими усами, важно вышел вперед, польщенный общим вниманием, все вытянули шеи, поднесли лорнеты к глазам, а художники из крупных газет схватились за карандаши. Неловкий, в стеснявшем его черном костюме, он старался ступать как можно шире и естественнее, что выходило у него крайне неуклюже. Каркающим голосом, на диалекте, он подробно ответил на вопросы касательно его личности.

В полнейшей тишине публика слушала невразумительную, косноязычную речь приземистого человека с маленькими глазками, в которой он решительно изобличал обвиняемого Крюгера. Итак, три с половиной года тому назад, в ночь с четверга 23 февраля на пятницу 24 февраля, он без четверти два вез обвиняемого Крюгера и какую-то даму с Виденмайерштрассе до дома № 94 на Катариненштрассе. Там доктор Крюгер вышел из машины, расплатился с ним и вместе с дамой вошел в дом. Поскольку обвиняемый в ходе разбора дела, возбужденного против ныне покойной Анны Элизабет Гайдер дирекцией Мюнхенской художественной школы, показал под присягой совершенно противоположное, а именно, что в ту ночь он довез даму до ее дома и затем в той же машине поехал дальше, то, в случае правдивости показаний шофера, налицо ложная присяга.

Председатель суда, с подчеркнутым беспристрастием, предупреждая вмешательство защитника Гейера, обращает внимание шофера на неправдоподобность его показаний. Ведь все это произошло более трех лет назад. Как же мог Ратценбергер, который за это время, конечно же, перевез не одну тысячу пассажиров, столь точно запомнить доктора Крюгера и его спутницу? Не спутал ли он место, дату, да и самих людей? Небрежно, покровительственным тоном, каким он привык разговаривать с простонародьем, председатель суда так настойчиво допрашивал свидетеля, что прокурор даже слегка обеспокоился.

Но шофера Ратценбергера хорошо выдрессировали, и у него на все был готов ответ. Конечно, при других обстоятельствах он бы не запомнил так твердо дату, место и людей. Но двадцать третье февраля — день его рождения; он его отметил и, говоря по правде, не собирался в ту ночь работать. Но потом все-таки передумал, потому как за электричество было не плачено, и его старуха так въедалась ему в печенку, что он не выдержал и поехал. (В этот момент корреспонденты отметили веселое оживление в зале.) Холод был собачий, и он бы зверски злился, когда б ему не подвернулся пассажир. Его стоянка была на Мауэркирхенштрассе, а там живут одни только знатные господа. Вот тут ему и подвезло на пассажиров, на господина доктора Крюгера с дамой. Господа вышли из дома на Виденмайерштрассе, там еще во всех окнах свет горел, видно, праздник какой справляли.

16