Успех - Страница 20

Упругой походкой Пауль Гесрейтер с ленивым изяществом шествовал по освещенному июньским солнцем городу Мюнхену, Небо было ясное, воздух любезного его сердцу Баварского плоскогорья свежий, бодрящий, и все же он против обыкновения не испытывал умиротворенности, довольства собой, всем вокруг и своим родным городом. Он шел по широкой, обсаженной тополями аллее Леопольдштрассе, вдоль уютных домов и палисадников. Мимо, весело позванивая, проносились трамвайные вагоны ослепительно голубого цвета. Он по привычке посматривал на ноги садившихся в трамвай женщин, в очень коротких, по моде того времени, юбках. Любезно, но без обычной непринужденности отвечал на многочисленные поклоны, потому что его здесь многие знали.

Кое-кто смотрел ему вслед с завистью, большинство же провожало доброжелательными взглядами. Да, под счастливой звездой родился этот Гесрейтер! Отпрыск богатой буржуазной семьи, владелец процветающей фабрики «Южногерманская керамика Людвиг Гесрейтер и сын», которая досталась ему по наследству вместе с солидным состоянием, хороший, но не заядлый спортсмен, приятный собеседник, неизменно обходительный, всеобщий любимец и один из пяти признанных бонвиванов Мюнхена, он в свои сорок два года выглядел очень молодо. Никуда так охотно не ездили в гости, как в его дом на Зеештрассе и в Луитпольдсбрун — поставленное на широкую ногу поместье его возлюбленной.

Родной город г-на Гесрейтера Мюнхен, окруженный озерами и горами, прославленный замечательными музеями и домами легкой, радующей глаз архитектуры, карнавалами и празднествами, был самым красивым городом Германии, район Швабинг, где жил г-н Гесрейтер, — самым красивым районом в Мюнхене, дом г-на Гейсрейтера — самым красивым в Швабинге, а сам г-н Гесрейтер — самым лучшим человеком в собственном доме. И все же сегодня прогулка не доставляла ему ни малейшего удовольствия. Он остановился под большой Триумфальной аркой, над ним высилась Бавария, правившая четверкой львов — гигантская эмблема крохотной страны. Задумчиво щуря карие с поволокой глаза, он озабоченно глядел на залитую солнцем Людвигштрассе, и ее приятные уютные дома в стиле провинциального Ренессанса не вызывали привычного радостного чувства. Он стоял, неловко опираясь на трость с набалдашником из слоновой кости, и, всегда такой бодрый, жизнерадостный, казался сейчас вовсе не молодым.

Неужели всему виной этот идиотский судебный процесс? Получив повестку, он должен был послушаться внутреннего голоса и под любым предлогом отказаться от обязанностей присяжного. Ему, члену аристократического «Мужского клуба», связанному через свою приятельницу, баронессу Радольную, с бывшими придворными кругами, с самого начала были известны все хитросплетения, вся подоплека дела Крюгера. И вот теперь он вынужден копаться в этой грязной истории, изо дня в день сидеть в большом зале Дворца Правосудия чуть поодаль от председателя земельного суда Гартля, доктора Крюгера, адвоката Гейера и за одним столом с остальными пятью присяжными: придворным поставщиком Дирмозером, у которого он всегда покупал перчатки, антикваром Лехнером, действовавшим ему на нервы своим огромных размеров клетчатым носовым платком, в который этот Лехнер сморкался часто и обстоятельно, учителем гимназии Фейхтингером, человеком с водянистыми глазами, напряженно и растерянно следившим из-под больших очков в стальной оправе за судебным разбирательством и тщетно пытавшимся что-либо понять, страховым агентом фон Дельмайером, происходившим из очень родовитой, уважаемой в Мюнхене семьи (одна из улиц города даже называлась «Дельмайер»), но теперь опустившимся, пустопорожним пошляком, и, наконец, почтальоном Кортези, тяжеловесным, старательным и учтивым человеком, от которого разило потом. Он ничего не имел против этих людей, но не очень-то приятно вместе с ними выступать на процессе в роли статиста. Политика его не интересовала, и ему казалось изрядной низостью снимать человека с поста только за то, что он из рыцарских побуждений дал под присягой ложные показания. Надо было держаться подальше от столь некрасивого дела. Всему виной его проклятое любопытство, из-за него-то он и впутался в эту гнусную историю. И во все-то ему надо лезть! Его привлекла та сложная интрига, которая плелась вокруг этого незадачливого Мартина Крюгера. Вот он и добился своего — все прекрасные июньские дни торчит во Дворце Правосудия.

Он прошел под Триумфальной аркой, миновал университет. По левую руку были расположены здания, где помещались духовные учебные заведения, — оттуда выходили одетые в черные сутаны студенты-богословы с грубоватыми, бесстрастными мужицкими лицами. Древний профессор богословия, дряхлый старец с тусклыми глазами и желтой пергаментной кожей, — живой мертвец, шаркая ногами, плелся вдоль мирно журчащих фонтанов. Так было испокон веков, так, верно, будет еще какое-то время, и это приносило некоторое умиротворение. Но сегодня Гесрейтер смотрел на студентов весьма неодобрительно. Карие с поволокой глаза сосредоточенно вглядывались в этих воображавших о себе невесть что молодых людей. Одни в удобных, ладно сшитых грубошерстных тужурках, перехваченных узким ремнем, выглядели совсем как спортсмены. Другие, одетые очень тщательно, по-военному резко чеканили шаг, в прошлом они, очевидно, были офицерами. Не сумев пристроиться где-нибудь в кино или в промышленности, они без всякого интереса поспешно одолевали науку в надежде пролезть в судебные или государственные учреждения. Их тела были стройны и натренированы, а нагловатые лица говорили о неплохих технических и отличных спортивных данных и о твердой решимости прийти к цели первыми. И все-таки эти напряженные лица казались ему странно вялыми, словно автомобильные шины, еще упругие, но уже проколотые, из которых вот-вот выйдет весь воздух.