Успех - Страница 34

К оглавлению

34

Пока Флаухер многословно и восторженно распространялся о заслугах Каленеггера, Зигберт Гейер разглядывал старого профессора, сидевшего в боковой комнате за столом «большеголовых». Долговязый, худой и нескладный, с большим горбатым носом, он сидел на стуле, ворочая костистой, узкой головой на длинной тощей шее. Его странно беспомощные птичьи глаза тупо глядели на окружающих. Изредка старец громким и в то же время бессильно-напряженным голосом изрекал несколько нудных, трафаретных фраз. Гейер подумал о том, как давно иссякли умственные способности этого старика. Весь научный мир Германии уже не первый год потешался над этим человеком. Ведь последние десять лет он посвятил служению одной-единственной идее: он изучал происхождение слоновьего чучела, хранившегося в мюнхенском музее зоологии, того самого слона, который после неудачной осады Вены войсками султана Сулеймана Второго достался в качестве трофея императору Максимилиану Второму и впоследствии был им подарен баварскому герцогу Альбрехту Пятому.

Зигберт Гейер относился к Каленеггеру совершенно равнодушно, но не мог равнодушно слушать, как Флаухер лицемерно превозносил старца, нарочито преувеличивая его заслуги перед наукой.

— Ну, а что вы скажете насчет четырех томов слоновьих исследований вашего Каленеггера? — неожиданно раздался тонкий, неприятный голос доктора Гейера.

Все замолчали. Затем почти одновременно на защиту Каленеггера встали Пфистерер и Флаухер. Доктор Пфистерер воздал хвалу краеведческим изысканиям престарелого тайного советника, в которых знание неотделимо от искреннего чувства. Неужели доктор Гейер в самом деле считает, что такие краеведческие изыскания не имеют никакого значения?

— Не будем из каленеггеровского слона делать муху, — добродушно заключил он.

В свою очередь Флаухер строго и с неодобрением заметил, что если кое-кто и не в состоянии оценить всю важность подобных изысканий, то народ в целом решительно отвергает эти взгляды в духе американизма. Народу этот слон так же дорог, как башни Фрауэнкирхе или любые другие достопримечательности города Мюнхена. Разумеется, едва ли можно требовать от господина депутата Гейера, чтобы его волновали наши священные реликвии.

— Ибо эти чувства доступны лишь тем, кто корнями врос в родную землю, — почти соболезнующим тоном произнес господин министр. И, обдав Гейера уничтожающим презрением, он посмотрел на депутата Винингера туповато-простодушным взглядом. Затем таким же взглядом, в котором сквозило и дружеское предостережение, поглядел на депутата Грунера.

— Величайшего уважения достоин седовласый ученый Каленеггер. Да, да, величайшего, — закончил он.

И все посмотрели в ту сторону, где сидел немощный старец. Депутат Винингер, слегка растрогавшись, смущенно кивнул. Депутат Амброс Грунер задумчиво бросил таксе министра Флаухера колбасную кожуру.

Внезапно Гейер ощутил полное свое одиночество. Каленеггер и его слон! Все они — реакционный министр, реакционный писатель и депутаты оппозиции, несмотря на свои политические расхождения, составляли единое целое, все четверо были кровными сынами Баварского плоскогорья, а он, адвокат-еврей, сидел среди них чужой, лишний, враждебный им. Он вдруг заметил, что его костюм испачкан и поношен, и ему стало не по себе. Он неловко поднялся и быстро вышел из зала. Из пивной по ту сторону площади доносились мощные звуки большого духового оркестра, с чувством исполнявшего старинную песню о зеленом Изаре и благообразном уюте. Глядя вслед Гейеру, удалявшемуся столь поспешно, точно он спасался бегством, кельнерша Ценци, хоть она и получила от него щедрые чаевые, подумала, что этот адвокат — препротивный тип и что вообще ему здесь не место. И заботливо подлила вина в стакан клюющему носом тайному советнику Каленеггеру.

Просторная контора Гейера, в которой обычно было полно снующих взад и вперед служащих и где неумолчно стучали пишущие машинки, сейчас, в этой воскресной тиши, казалась унылой и пустынной. Пахло бумагами, застоявшимся табачным дымом. Яркие солнечные лучи высвечивали каждую пылинку в голом помещении, светлыми бликами ложились на неубранный, усыпанный пеплом письменный стол. Гейер с тяжким вздохом достал объемистую рукопись, закурил сигару. Озаренный солнцем, Гейер казался стариком, на его тонкой, бледно-розовой коже особенно четко обозначились морщины. Он писал, фиксировал события, уточнял цифры и даты, подтверждал документами бесконечную цепь беззаконий, творимых на земле Баварии в исследуемый им период. Писал, курил, потом сигара потухла, а он все продолжал писать. Сухо, объективно, упорно, безнадежно.

10
Художник Алонсо Кано (1601–1667)

В это самое время Мартин Крюгер сидел в камере 134. Перед ним стояла на столе хорошая репродукция автопортрета испанского художника Алонсо Кано, хранящегося в Кадисском музее. Об этом автопортрете нетрудно было написать несколько броских фраз. Беспечный идеализм Алонсо Кано, его привлекательный талант, облегчавший ему работу настолько, что он из лени никогда не творил в полную меру своих возможностей, невесомая, пустая декоративность — было бы заманчиво показать, как все это отразилось в чертах выхоленного, изящного, очень выразительного лица. Но фразы выходили из-под пера Крюгера чересчур гладкими и легковесными. Автопортрет сковывал его, мешал ему сосредоточиться и найти в себе силы для серьезного суждения о художнике и его творчестве.

34