Успех - Страница 42

И то, что сейчас, в истории с Крюгером, где ее помощь действительно нужна, она оказалась бессильной, приводило ее в ярость. Теперь она точно знала, что допустила ошибку, вовремя и энергично не вмешавшись в дела Мартина. Ее теория о праве каждого на полную самостоятельность, на которую нельзя посягать, пока тебя об этом не попросят, была лишь удобной отговоркой. Если ты связан с человеком так тесно, как она с Мартином, и знаешь, что он собой представляет, нельзя отказываться от ответственности за него.

Опираясь подбородком о маленькую, крепкую, грубоватую руку, она сидела за столом, вспоминая Мартина в те дни и часы, когда он вызывал у нее особенное восхищение. Однажды они были вместе в небольшом, тихом городке с превосходной картинной галереей, которую Мартин намеревался «разграбить» в пользу Мюнхенского музея. Как легко он убедил и обвел вокруг пальца недоверчивых провинциальных ученых, навязав им старую мазню, от которой давно хотел избавить Мюнхенский музей, и выманив у них самые лучшие картины. А когда после долгих словопрений стороны договорились произвести обмен, Мартин, себе и ей на потеху, еще нагло выставил условие, чтобы магистрат достойным образом отблагодарил его за труды, обогатившие фонд городской галереи, и устроил в его честь банкет. Опустив свое пышущее здоровьем лицо со вздернутым носом, она сидела, подперев рукой подбородок. Отчетливо видела перед собой плутоватую физиономию Мартина, который с комической важностью слушал утомительный тост, произносимый бургомистром в его честь.

Потом она мысленно перенеслась в Тироль, где тоже была с Мартином. Их соседом по купе был педантичный англосакс. Близоруко уткнувшись носом в путеводитель, он растерянно вертел головой и никак не мог разобраться, слева или справа находятся упомянутые в справочнике достопримечательности. Мартин, к удовольствию остальных пассажиров, с самым серьезным видом беспрестанно пичкал чудака неверными сведениями, остроумно и находчиво гася все его сомнения и убеждая его, что ничем не примечательные холмы — это знаменитые горные вершины, а крестьянские дворы — развалины замка. А когда поезд проезжал через какой-то городок, Мартин даже убедил иностранца, что статуя Пресвятой девы — памятник национальному герою.

Она помнит все, и помнит до мелочей. О да, все до самых мельчайших подробностей. Уважение к старым традициям, святость присяги, ответственность перед обществом и тому подобное — все это звучит прекрасно. Но она сыта подобными прописными истинами по горло и теперь тоже призовет на помощь свою хорошую память. Она точно помнит время — Мартин пришел к ней тогда в два часа ночи. Почему она это запомнила с такой точностью? Да потому, что вначале они собирались на следующее утро отправиться в горы. Но Мартин настаивал на том, чтобы пойти на вечеринку. Они тогда даже поссорились. А потом Мартин неожиданно явился к ней. Разбудил ее. Разве не естественно, что она взглянула на часы и точно запомнила время. Да, так оно и было, и все выглядит вполне убедительно. Если у шофера Ратценбергера есть основания так хорошо все запомнить, то у нее оснований ничуть не меньше. Именно так все и было. Так она и покажет на суде. Под присягой. И чем скорее, тем лучше.

Она не знает, спал ли Мартин с умершей. Едва ли. Она никогда не говорила с ним об этом, ее подобные вещи не интересуют. Но она твердо знает, — это подсказывает ей обыкновенный здравый смысл — человеку даже одну ночь трудно прожить под тяжестью таких обвинений, какими стали для Мартина письма и дневники Анны Гайдер. Она начнет действовать. Будет бороться. Опровергнет показания Ратценбергера, опираясь на бесспорные свидетельства.

Она снова позвонила Гейеру и на сей раз застала его дома. Торопливо, решительным тоном сказала ему, что еще раз проверила свою память и теперь все точно вспомнила. Она хочет дать показания. Завтра. Как можно скорее. Доктор Гейер ответил, что это не телефонный разговор и что он будет ждать ее через час у себя дома.

Еще целый час! Она пойдет пешком. Но и тогда в ее распоряжении остается много времени.

Если уж она не может увидеться с Мартином, то ведь у нее есть его письма. Она подошла к шкатулке, где хранились эти письма, множество писем из разных городов, написанных в самом разном настроении и при самых разных обстоятельствах. Мартин писал легко и свободно, как мало кто в ту эпоху предельно занятых людей. Письма были самые разнообразные. Одни — сухие, деловые, другие — по-юношески озорные, полные невероятных фантазий. А затем вдруг шли длинные, эмоциональные рассуждения о картинах, о проблемах искусствоведения, и все это излагалось хаотично, непоследовательно.

Вот они, его письма, которые она хранит педантично и бережно. «Уж не собирается ли она и их пронумеровать?» — спросил однажды Мартин, подтрунивая над ее страстью к порядку во всем. Она вынула один из листков, взглянула на торопливый, размашистый и, как ни странно, безвольный почерк. Но почти сразу отвела от него взгляд решительных серых глаз. И положила листок на место.

В своем неуютном кабинете доктор Гейер сухо обратил ее внимание на то, что в этой стране ее хорошая память вещь далеко не безопасная. К судебной ответственности за лжесвидетельство скорее привлекут ее, чем шофера Ратценбергера. Гладкое лицо Иоганны осталось спокойным, лишь над переносицей обозначились три морщинки. Она спросила его: почему он говорит это именно ей? Не думает ли он, что это ее испугает? Он сдержанно ответил, что считает своим долгом предупредить ее о возможных последствиях таких показаний. Она так же сдержанно поблагодарила его за добрые намерения и с улыбкой попрощалась.