Успех - Страница 65

Гейер слушал молча, его душила ярость. Он побывал у заключенного Трибшенера. Это был спокойный, худощавый человек с густыми волосами, такими светлыми, что трудно было понять, белокурые они или седые. «Верно, все-таки седые», — подумал сейчас Гейер. Он хорошо разбирался в том, что такое справедливость и человечность, но плохо разбирался в отдельных людях. Не исключено, что Кленк прав, и сознание этого вызывало у Гейера чувство бессильной ярости. Он ничего не ответил на любезные и одновременно покровительственные слова Кленка и разом отмел их, невежливо пожав плечами.

Кленк и бровью не повел, продолжал спокойно сидеть, терпеливо ожидая, нет ли у Гейера к нему других дел. И адвокат Гейер, крепко сжимая тонкими пальцами палку, чтобы как-то унять дрожь в руках, не очень уверенным голосом неожиданно спросил, имеет ли какие-либо шансы на успех прошение о помиловании доктора Крюгера, если таковое будет подано. Кленк, помолчав, вежливо ответил, что он уже и сам об этом подумывал, но оппозиционная пресса чрезвычайно затруднила ему, Кленку, возможность вмешаться в это дело, ибо теперь оно столь раздуто, что без санкции всего кабинета министров он, Кленк, не рискует что-либо предпринимать. Костлявый, гигантского роста человек с хитро улыбающимися карими глазами на удлиненном, обветренном лице с благодушной издевкой глядел на тщедушного изможденного адвоката, у которого от еле сдерживаемого гнева на щеках выступили красные пятна.

Служитель подал аппетитные ливерные сосиски и бутылку шерри. Министр юстиции сказал, что ему как должностному лицу нечего больше сообщить господину депутату, но он не прочь дружески побеседовать с ним. С позволения доктора Гейера, он переоденется. В этой черной хламиде он чувствует себя неуютно. И, сняв сюртук, надел свою любимую грубошерстную куртку. Затем, вновь предложив адвокату отведать сосисок, налил себе стакан ароматного, золотистого вина, неторопливо набил трубку. Так вот, он читал превосходную статью доктора Гейера в «Монатсхефте». В подобного рода абстрактных рассуждениях и теоретизировании мало проку. Тем не менее на охоте, сидя в засаде, или по утрам, принимая ванну, да и во время длительных поездок на автомобиле он иногда ради спортивного интереса пытается глубже осмыслить вопросы, которые интуитивно уже решил так, как подсказывала ему совесть. Он высасывал мякоть из кожуры сосисок, вытирал жирные губы, маленькими глотками с наслаждением попивал вино. Если говорить начистоту, то у него создается впечатление, что некоторыми своими едкими формулировками общего характера доктор Гейер метит в него, Кленка. Но он зря старается. Его, Кленка, это мало трогает. Надо признать, что в его положении, да еще живя в этой особой части планеты, совсем непросто принять единственно верное решение: Бавария или всегерманский союз, государство или право, гарантия безопасности или справедливость. Можно даже сказать: сколько слов — столько проблем. Но для того, чтобы разобраться в этих проблемах, ему нет даже нужды искать опоры в католической философии права, которая в наш век политики насилия одна имеет смелость не всегда подчиняться жестокой логике фактов.

Доктор Гейер разволновался, шумно дышал, был не в силах усидеть на стуле. Он встал и, опираясь на палку, заковылял по комнате, пока наконец даже не прислонился, а буквально приклеился к стене в какой-то неестественной позе. Министр Кленк, не переставая есть и пить, продолжал небрежно и невозмутимо излагать свои воззрения. Он, Кленк, с уверенностью естествоиспытателя может сказать: то, что он делает, полезно для его Баварии. Это нужно и полезно стране так же, как ей нужны и полезны ее леса и горы, ее люди и электростанции, ее кожаные штаны и картинные галереи, ее карнавалы и ее пиво. Это истинно баварское, достойное ее правосудие. Между правом и этикой, утверждал известный северогерманский философ по имени Иммануил Кант, нет ни малейшей связи. А вот он, Отто Кленк из Мюнхена, убежден, что право и почва, право и климат, право и народ составляют двуединое и нераздельное целое. Не исключено, — он говорит это конфиденциально, как частное лицо, а не как государственный чиновник, — что доктор Крюгер и не давал ложной клятвы. Вообще сам он по многим причинам считает защиту истинности присяги сомнительным занятием и вполне сочувствует доктору Крюгеру. С точки зрения строгого правопорядка, вероятно, было бы правильнее, если б он, Кленк, самолично пришел к обвиняемому и сказал: «Ты, Мартин Крюгер, вреден для страны Баварии, и, к сожалению, я должен тебя расстрелять». При нынешних обстоятельствах он, Кленк, твердо убежден, что его баварское правосудие — лучшее из всех мыслимых в этой стране. Он берет на себя полную ответственность. Правосудие — основа государства. Но как раз поэтому правосудие каждого отдельного государства должно быть из того же самого материала, что и оно само. Он, Кленк, с чистой совестью и абсолютной убежденностью представляет юстицию своей страны. И в то время, как доктор Гейер еще сильнее подался назад, чуть не вдавившись в стену, министр закончил свою тираду словами: господин депутат может не волноваться. Он, Кленк, спит спокойно, хотя доктор Крюгер и часовых дел мастер Трибшенер томятся за тюремными стенами.

Он так и сказал «томятся», он высасывал губами мякоть сосисок, сидя верхом на стуле, в своей грубошерстной куртке, и его веселые карие глаза благосклонно и простодушно смотрели на толстые стекла очков, из-за которых за каждым его движением следили голубые, проницательные глаза адвоката. И чем больше адвокат Гейер вслушивался в бездушные фразы, которые выплевывал энергично жующий рот высшего судебного чиновника этой страны, тем сильнее его охватывало чувство отвращения, стыда и омерзения, отчего рвущиеся наружу слова застревали в горле. Он заметил, что еще недостаточно окреп для философских споров, поблагодарил господина министра юстиции за разъяснения и удалился, тяжело опираясь на палку. Кленк, больше не улыбаясь, отодвинул в сторону тарелку с недоеденными сосисками и углубился в бумаги.