Успех - Страница 103

К оглавлению

103

Иоганна, к радости Гесрейтера, необычно сердечно и откровенно беседовавшая с ним, поглядела вслед обоим мужчинам и вновь замкнулась в молчании.

22
Шофер Ратценбергер в чистилище

В те зимние дни, когда курс доллара на берлинской бирже поднялся со 186, 75 до 220 марок, все шире стали распространяться слухи, будто шофер Ратценбергер перед смертью признался, что дал на процессе Крюгера ложные показания. Дело в том, что умерший шофер, хотя над его могилой вот-вот должны были воздвигнуть роскошный памятник, никак не находил успокоения. Бедняга все чаще являлся во сне своей вдове Кресценции. Кресценция Ратценбергер была родом из деревни, и ей частенько приходилось слушать красноречивые проповеди о чистилище, а также видеть картинки, на которых красочно были изображены грешники, корчившиеся в адском пламени. Но не с опаленными волосами, ресницами и усами, не с шипящим жиром и волдырями на розовой коже, как это изображалось на картинках, являлся ей Франц Ксавер. Он представал перед ней в куда более зловещем виде — целый и невредимый посреди адского пламени, но невыразимо жалкий, всегда с простертыми к ней руками, словно из розоватого воска. Тихим, неестественно-стеклянным голосом он скулил и плакался, что дал тогда на суде ложную клятву и теперь ему до тех пор гореть в огне и серном пламени, пока кто-нибудь не разоблачит его лживые показания.

Вдова Кресценция лежала в холодном поту, и сердце ее сжималось от тоски. С кем могла она поделиться своим горем? Ее четырнадцатилетняя дочь Кати была тихой, безобидной девочкой. Она часто смеялась и таяла от счастья, когда ее водили к реке, могла часами с доброй, бессмысленной улыбкой смотреть на зеленый Изар, в который однажды с криком «Адью, чудный край» прыгнул ее отец. Но она была тронутая, блаженная и была неспособна душой и сердцем понять терзания Кресценции Ратценбергер. Сын Людвиг также был глух к страданиям матери. Он стал теперь важной персоной. Фюрер «истинных германцев» Руперт Кутцнер, которому партия, с каждым днем пополнявшая свою казну, предоставила в полное распоряжение машину, взял красивого, стройного юношу к себе в шоферы. И вот, в ожидании Руперта Кутцнера, этот мальчишка красовался за рулем серой машины, которую уже знал весь город. Отблеск славы великого наставника падал и на него, Людвига. Он сидел неподвижно под взглядами толпы, преисполненный сознания величия фюрера и своего собственного. Хотя сын еще жил вместе с матерью, но когда она робко заговаривала с ним о своих душевных муках, он, уверенный в особой миссии и геройском мученичестве отца, грубо обрывал ее. Происки врагов, вопил он, подлая клевета евреев и иезуитов задурили ей голову. Ее видения он, не долго думая, назвал несусветной чушью. Священник говорил ей примерно то же самое, но, как человек вежливый и образованный, вместо простонародного «чушь» употреблял ученое слово «галлюцинации». Он называл кощунственной саму мысль, будто ей могут являться видения, и спросил ее, уж не считает ли она себя умней его, а под конец повелительным тоном велел отслужить мессу, это, мол, облегчит ее страдания.

Но духовный отец ошибся. Мессы не облегчили ее страданий. Шофер Ратценбергер не находил в чистилище успокоения. Он все чаще являлся вдове — страшный, в языках пламени, но невредимый, словно розовая восковая кукла, и неестественным, стеклянным голосом повторял одно и то же, да еще обзывал свою вдову дурой и, как нередко бывало при жизни, со злостью ударял ее кулаком по заду.

А слухи, что шофер признался в лжесвидетельстве, все ширились. В ресторанчике «Гайсгартен» часто бывал некий Зёльхмайер, неулыбчивый ученик наборщика из типографии Гшвендтнера. Управляющий типографией невзлюбил его, всячески придирался к нему и как мог изводил. Зёльхмайер перенес свою нелюбовь к управляющему на газету Кутцнера, которую набирал. Относился к ней все более критически, и когда его в конце концов выгнали из типографии, он перебрался в «Хундскугель», где по-прежнему собиралась «Красная семерка». Точнее, «Красная семерка» возродилась, но теперь уже под другим названием. Она крепла и процветала. Кругом царили инфляция, нужда, вот почему, несмотря на кровавые расправы после уничтожения Баварской советской республики и несмотря на все правительственные меры, ряды коммунистов непрерывно пополнялись. Самым уважаемым человеком в «Красной семерке» был электромонтер Бенно Лехнер с «Баварских автомобильных заводов», хотя в партии он никакого официального поста не занимал. Молодой, красивый, с открытым загорелым лицом и щегольскими усиками, он никогда не повышал голоса, не грозил зря, как другие. Ему совсем недавно исполнилось двадцать лет, он был типичным верхнебаварцем и, однако, всегда оставался спокойным, рассудительным, серьезным. Недавняя гнусная история с игрой на рояле в «Красной семерке» и пребывание в каторжной тюрьме, куда Лехнера упек чрезвычайный суд, не превратили его в злобного брюзгу. В тюрьме у него было время поразмыслить над несправедливостью, царящей в мире, он прочитал немало книг, стал серьезным, вдумчивым. Если он угодил в тюрьму лишь за одно желание научиться играть на рояле, то виноваты в этом не отдельные люди, а прежде всего социальный строй. И тут бесполезно шуметь, стучать по столу кулаком. Он редко высказывал свое мнение в «Хундскугеле», но если уж начинал говорить, то все прислушивались к его словам. Многие считали, что если мюнхенским коммунистам и удавалось организовать что-либо путное, то это благодаря молодому Бенно Лехнеру.

103