Успех - Страница 112

112

Тем временем писатель доктор Пфистерер, весь во власти мрачных дум, злой, озабоченный, словно неприкаянный, бродил по залу. Разговор с кронпринцем укрепил его пошатнувшуюся было веру в славный баварский народ. Но потом кронпринц уехал. Такой милый, порядочный человек — и все-таки, если говорить откровенно, не сдержал своего королевского слова. Как и у всех остальных, у него для Иоганны нашлись одни лишь ничего не значащие слова. Творится беззаконие, и все молчат, мирятся с ним, покрывают его. Наклонив свою большую, рыжеватую с проседью голову, этот коренастый человек уныло бродил по залу. Фрак на его неуклюжей фигуре сидел нескладно, он непрерывно путался в складках нелепого венецианского плаща. Его маленькая, пухленькая, заботливая жена обеспокоенно хлопотала и суетилась вокруг него. Он тяжело дышал и не получал никакого удовольствия от этого бала, но и домой его тоже не тянуло. Там все эти жизнелюбивые Ценци, Зеппли, Врони ждали, когда он в последний раз коснется их рукою мастера. Конечно же, все у него получится, как и было задумано, — рука у него набита. Но сегодня это его не радовало.

Наконец он забрел в «погребок» и очутился за столиком Орфея — Грейдерера. Тот икнул и уважительно назвал Пфистерера «главным поставщиком баварского уюта». Показал на бело-синие ромбики полотнищ, которыми были задрапированы стены. «Белое и синее — цвета Баварии», — убежденно и важно объявил он. Оба они стали превозносить друг друга до небес. Художник Грейдерер доверительно сообщил собеседнику, как скучно работать на потребу обывателя. Г-н Пфистерер задумчиво кивнул головой в знак согласия. Но как раз это согласие вдруг вывело Грейдерера из себя. Настроение его резко изменилось, он разозлился, его маленькие глазки на мужицком, в глубоких морщинах, лице радостно загорелись мстительным огнем. Каркающим, недружелюбным голосом он тихо, со скрытым подвохом сказал: «Видите ли, господин хороший, — есть два вида воздействия: вширь и вглубь». Он повторил это несколько раз, беспрестанно похлопывая по коленке вконец растерявшегося Пфистерера, пока тот окончательно не впал в меланхолию.

Затем художник Грейдерер отправился в туалет. Он стоял, качаясь из стороны в сторону, костюм Орфея пришел в полный беспорядок. Держась за палку от метлы, увенчанную еловой шишкой, начал блевать. В перерывах между приступами рвоты он настойчиво в чем-то убеждал председателя земельного суда Гартля. Ему, Грейдереру, известно, что «большеголовые» всегда терпеть его не могли. Но теперь к нему пришел успех, и придется им быть полюбезнее. Бело-синее — это цвета Баварии, а зеленым гадят майские жуки. Уважаемый господин судья — тонкая бестия, он должен еще выпить шампанского с ним, Грейдерером, и с «курочками». Доктор Гартль слушал — он тоже был в подпитии — и с философски грустной усмешкой смотрел на развращенность этой республиканской эпохи. «Cacatum non est pictum», — одернул он художника.

Иоганна, после ухода Тюверлена оставшись одна, сидела бледная, закусив верхнюю губу. Ведь она вовсе не хотела с ним ссориться. Она так ждала этого вечера, была уверена, что непременно уладит то дурацкое недоразумение и восстановит прежние отношения с Тюверленом. И вот теперь по собственной безмерной глупости она все бесповоротно испортила. И, что совсем обидно, прав-то ведь он. Она сама себе была противна из-за своего невероятно глупого поведения, а он был ей противен своей правотой! Кстати, как обстоят ее собственные денежные дела? Намного более скверно и запутанно, чем его.

В переполнявшие ее ярость, стыд, раскаяние осторожно вкралось черное, изысканное, слегка располневшее привидение, г-н Гесрейтер. Тогда, показывая ей «Южногерманскую керамику», он допустил ошибку. Он сознает это, во всем был виноват он один. И вот сейчас она сидит здесь явно чем-то расстроенная, нуждающаяся в утешении. Какой удобный случай исправить свою ошибку. У него сразу потеплело на душе, когда он увидел ее сидящей в одиночестве. Он с радостью понял, что чувство, испытываемое им к Иоганне, куда сильнее мимолетного желания, которое, едва он проводил ночь с женщиной, слабело и утихало. Он был уже немолод, жизнь жуира притупила его чувства, охладила их. Он потерял почти всякую надежду, что сможет когда-нибудь воспылать подлинной страстью. Сейчас он с сердечной нежностью стал ухаживать за Иоганной, бережно, трепетно. Она же после резких, беспощадных слов Тюверлена с удовольствием принимала его деликатную заботу. Он был любезен без навязчивости и несколько по-старомодному остроумен и забавен.

Катарина рассердила его своей необъяснимой враждебностью к Иоганне. Как никогда за все долгие годы их связи, он чувствовал, какая глубокая пропасть отчуждения пролегла между ними. Он нарочно прошел мимо г-жи фон Радольной, с преувеличенной сердечностью обняв Иоганну и что-то интимно нашептывая ей. Катарина все это видела. Она видела также, что это увлечение не мимолетно, не на один вечер. Она сидела царственно-великолепная в своем одеянии идола и теперь насмешливо улыбнулась, улыбнулась горько, почти с удовлетворением. Значит, и Пауль оставляет ее. Он тоже, непроизвольно подчиняясь инстинкту, повелевающему держаться подальше от неудачников, покинул ее, едва ее рента оказалась под угрозой.

К Иоганне и Гесрейтеру присоединились Фанси де Лукка и Пфистерер. Фанси де Лукка упивалась своим успехом, она была счастлива. Костюм орхидеи произвел желаемое впечатление. Спорт, тренировки, бесчисленные требования, предъявляемые к чемпионке, отнимали все силы, оставляя очень мало времени, чтобы заботиться о своей женственности. Но сегодня вечером она насладилась сознанием того, что стоит ей только захотеть, и она будет привлекательна и чисто по-женски. Ее волнующее, неуловимо эротическое сходство с орхидеей возбуждающе действовало на мужчин. Но заходить дальше этого она не хотела: такой роскоши она себе позволить не могла.

112