Художник Грейдерер смотрел на быка, забыв обо всем на свете. Его хитрое, изборожденное глубокими морщинами мужицкое лицо побледнело от жалости. Он не понимает, что происходит, почему люди вопят, подбадривая то быка, то матадора. Он много раз видел, как умирали люди — дома, в своей постели, на войне, во время уличных боев в Мюнхене, в драке. Но это зрелище, песок, кровь и солнце, этот подчиненный строгим правилам бессмысленный поединок, это великолепное и отвратительное зрелище, когда на потеху зрителям ужасно и непритворно умирали жалкие клячи, могучие быки, а иногда и кое-кто из этих изящно фехтующих людей, потрясло его жадную до зрелищ душу сильнее, чем любая другая виденная им смерть.
Он возвращался к себе в гостиницу по оживленным, вечерним улицам. Дети играли в бой быков. Один из них изображал быка и, нагнув голову, несся на другого, который размахивал платком. Но быку не понравились выпады тореадора, и он его поколотил. Художник Грейдерер сидел в экипаже мрачный, в глубоком раздумье.
«Гнусное отребье, поганые скоты!» — ворчал он, вспоминая керамическую серию «Бой быков» своего коллеги. Отныне в мозгу художника Грейдерера навсегда запечатлелся образ живого быка, прижавшегося к изгороди, пускающего мочу, безразличного к людям, шпагам, пестрым платкам, жаждущего лишь одного — умереть в тени.
Иоганна сидела в Париже. Ждала. Приезд тайного советника Бихлера во Францию все откладывался. Могущественный баварец был весьма своенравен. К тому же он любил окружать себя ореолом загадочности. Никто не знал точно день его прибытия.
Тем временем г-н Гесрейтер развил кипучую деятельность: осматривал фабрики, устраивал конференции, много разъезжал. Он старался свести Иоганну с самыми различными людьми: может быть, кто-нибудь из них окажется ей полезным. Но она относилась к этому скептически и предпочитала по возможности бывать одна.
Итак, она сошлась с г-ном Гесрейтером. Трудно быть неучтивой по отношению к этому обходительному, ласковому и заботливому человеку. Предупредительный, чуткий, он старался предугадать малейшее ее желание. И тем не менее, — и это было несправедливо, — он часто раздражал ее. Способен ли он вообще безоглядно отдаться чувству? Ни разу, кроме той первой ночи, она этого не ощутила.
В Париже жизнь Иоганны текла спокойно, благополучно, размеренно. Она хорошо, вкусно ела, хорошо спала, к вечеру уставала, а утром снова чувствовала себя свежей. И все же порой ей казалось, что она живет словно личинка в коконе, что это лишь преддверие жизни, сонное прозябание.
Она вновь стала играть в теннис, просто так, для себя. Сейчас в этот период ожидания, небогатого значительными событиями, это были, пожалуй, ее лучшие часы. От теннисиста, по понятиям тех лет, требовались быстрота, выносливость, выдержка, умение мгновенно оценить обстановку. У Иоганны было хорошо натренированное тело, она была вынослива и без суетливости подвижна. Но ей недоставало быстроты реакции, она знала, что никогда не станет большим мастером, да и не стремилась к этому. С нее достаточно было ощущать свое тело, свою силу, свои возможности. После тренировки она бывала бодра, весела, любила дурачиться и проказничать, как в добрые старые времена до процесса Крюгера.
Господин Гесрейтер всегда стремился в эти часы быть с нею рядом. Глядя на эту рослую девушку, он каждый раз испытывал гордость оттого, что еще не утратил свежести чувств и радостного восприятия жизни. Он признавался самому себе, что Катарина была более удобной подругой, и тем не менее он предпочел ей Иоганну и очень этим гордился.
Как-то раз на парижский турнир приехала Фанси де Лукка. Сплошной комок тщеславия, беспрестанно ищущая все новых побед, она любила общество Иоганны. Утомленная истеричными почитателями, прославленная теннисистка отдыхала душой в обществе спокойной, сдержанной Иоганны.
Как-то Иоганна заглянула к Фанси сразу же после игры. Фанси де Лукка встречалась с американской спортсменкой довольно высокого класса, но все же не настолько высокого, чтобы кто-нибудь хоть на минуту усомнился в победе Фанси. Так что это была не слишком трудная игра. Фанси действительно разгромила соперницу. И все-таки, когда Иоганна после игры зашла в кабину и увидела, что ее подруга лежит в полнейшем изнеможении, она испугалась. Какого же неимоверного напряжения стоило ей собрать в кулак все свои силы, если после игры она свалилась точно подкошенная. И теперь, глядя, как массируют, купают и обтирают смуглое, измученное тело подруги, Иоганна испытывала к ней огромную нежность. Что же будет, если Фанси придется встретиться с более серьезной соперницей, например, с той молодой мантуанкой, встречи с которой она, не признаваясь в этом даже себе самой, до сих пор избегала. Но, допустим, она даже одержит победу над мантуанкой, мыслимо ли предположить, что ей удастся сохранить чемпионский титул больше двух-трех лет? Она уже ничего не способна была приобрести, а могла лишь потерять. Незавидная это участь — стать к двадцати девяти годам знаменитостью и знать при этом, что завоеванная ценой непрерывной борьбы и лишений слава теперь уже недолго будет сопровождать тебя.
Фанси де Лукка снова умчалась куда-то на край света. Иоганна осталась в Париже, продолжая жить в том же размеренном ритме. Ела, пила, спала, мечтала. До того самого дня, пока Гесрейтер не узнал, что землевладелец Бихлер находится в Париже.
Попасть к господину Бихлеру было не так-то просто. Он вместе с секретарем остановился в небольшом отеле. В Париж он приехал, чтобы посоветоваться с врачом-специалистом по поводу своей слепоты. Было известно, что старик все еще надеется вернуть себе зрение, однако предполагали, хотя сам он это решительно отрицал, что в Париж его привели и другие дела.