Успех - Страница 117

117

Теперь, после полудня, все эти тысячи участников процессии завладели цирком. Они заполнили белые каменные ряды, уходящие высоко-высоко в ослепительно-синее небо, перекинули через перила пестрые платки и после ладана, мучеников и утренней святости страстно жаждали увидеть кровь быков, распоротые лошадиные брюха, поддетых на рога и растоптанных людей. Громкие голоса разносчиков, предлагавших пиво, сладости, фрукты, программы, веера. Скамьи, усеянные рекламными листками. Серые, с широкими полями касторовые цилиндры мужчин, напоминающие пироги, праздничные шали женщин. Шум, ожидание, пот, общее возбуждение.

Но вот на арену выступила квадрилья. Стремительно, под бравурные звуки оркестра участники корриды промаршировали по арене в своих пестро расшитых курточках. Затем каждый быстро занял свое место на светлом песке. Вот на арене появляется бык. Его много часов подряд продержали в темном загоне, и теперь, очутившись на залитой ярким светом арене перед бушующей толпой, он замирает, настороженно озираясь. Бодает головой ускользающие мулеты. А вот и лошади — жалкие клячи с завязанными глазами. Просунув ноги в широченные стремена, на них восседают пикадоры. Бык, черный, массивный, опустив голову, поддевает тощую лошаденку на рога и странно медлительно перекидывает ее вместе со всадником через себя. Вся эта сцена разыгрывается совсем близко от Грейдерера, сидящего внизу, в одном из первых рядов. Он видит суровое лицо разряженного пикадора. Слышен хруст и треск, когда бык вонзает рога в бок лошади; Грейдедер видит, как он роется в лошадином брюхе, как вытаскивает залитые кровью и опутанные кишками рога, снова вонзает их лошади в бок, вытаскивает. Черт побери, уважаемый коллега, это вам не салонные керамические безделушки серии «Бой быков»! Возбуждение, охватившее тринадцать тысяч зрителей, передалось и баварскому художнику Андреасу Грейдереру, захлестнуло и его.

Бык, отвлеченный было мулетами пестро разодетых парней, поворачивается к другой лошади, только что появившейся на арене. Всадник пикой вырывает у него кусок мяса и черной кожи. Бык опрокидывает лошадь. Но ее, дрожащую, залитую кровью и экскрементами, принуждают встать и снова гонят быку навстречу. На этот раз бык поддевает ее на рога и рвет на куски. Всадник, прихрамывая, удаляется. Лошадь стонет, ржет, снова пытается подняться, пока человек в красной куртке не приканчивает ее.

Парни с бандерильями, украшенными разноцветными лентами, выстраиваются перед быком. Очень изящные, они, раззадорив быка насмешливыми выкриками, по одному бросаются прямо навстречу его пышущим жаром ноздрям, увертываясь в последний миг, и втыкают ему в тело украшенные лентами бандерильи так, что они остаются там торчать. И оттого, насколько ловко проделывают все это бандерильерос, толпа встречает каждое их движение либо оглушительными рукоплесканиями, либо бешеными неодобрительными криками. Бык, исколотый пестрыми пиками, причиняющими ему боль, истекающий кровью, носится по арене, настигаемый то одним, то другим из своих преследователей. Одного из них ему удается сбить и ранить, но не тяжело.

Но вот появляется на арене человек, останавливается перед ложей префекта, снимает треугольную шляпу — это тот; кто должен убить быка. Конечно, он не Монтилья Второй, но все же матадор с именем, и ему хорошо платят. Он останавливает быка. В левой руке он держит мулету, в правой — шпагу. Подойдя к быку почти вплотную, мулетой манит животное к себе — на цыпочках, сомкнув ноги, непринужденно и хладнокровно, слегка отстраняется, и животное проскакивает мимо, пронзив рогами пустоту. И все начинается сначала. Он управляет разъяренным быком, словно марионеткой на проволоке, малейшее неверное движение грозит ему смертельной опасностью. Каждый поворот сопровождается восторженным ревом тринадцати тысяч глоток: повороты следуют один за другим, туда и обратно, с очень короткими интервалами, и огромный амфитеатр сотрясается от коротких ритмичных хлопков и восторженных завываний.

Поединок близится к концу. Матадор стоит, напрягши плечи, прямо против быка, невысокий, изящный, держа шпагу у самой щеки. То ли ему не повезло, то ли он допустил оплошность, но шпага не пронзила сердце быка, и тот стряхивает ее. Толпа свистит, неистовствует.

Художник Грейдерер не понимает ни ликования зрителей, ни их ярости. Сосед пытается объяснить ему правила, по которым положено убивать быка. Грейдерер, толком ничего понять не может, но тоже захвачен зрелищем. Вместе с орущей, свистящей, ликующей толпой он весь дрожит от возбуждения. И когда прославленный матадор в конце концов по всем правилам искусства закалывает быка и совершает по арене круг почета, а его сосед и другие бесчисленные зрители бросают свои шляпы под ноги матадора, художник Грейдерер из Мюнхена тоже швыряет на арену свою только что купленную испанскую шляпу, стоившую ему двадцать пять песет, что равняется тысяче ста двадцати семи маркам.

Четвертого по счету быка освистали. Он оказался трусом. Почувствовав приближение смерти, животное захотело — какая подлость — спокойно умереть. Оно не обращало внимания ни на раззадоривающие мулеты, ни на презрительные выкрики. Оно выросло на ферме неподалеку от Кордовы, на плоской равнине с сочной прохладной травой, под высоким небом с парящими в нем аистами. Оно выросло до цены в три тысячи пятьсот песет. А теперь бык стоит под взорами тысячной толпы, исколотый пестрыми пиками, залитый кровью, Глухо и жалобно мычащий, пускающий мочу, жаждущий смерти. Он жмется к ограде, люди ему безразличны, и даже порох и огонь, которым его пугают, не способны сдвинуть его с места. Он не хочет возвращаться на песок, под лучи солнца. Он хочет остаться у ограды и тут, в тени, умереть.

117