Успех - Страница 145

К оглавлению

145

Все это юнцы растолковали Алоису Кутцнеру. Их рассказ потряс его, к нему пришло то внутреннее озарение, которого он так долго ждал. И теперь, слушая, как иезуит с амвона проповедовал о грехе сладострастия, Алоис Кутцнер страстно обращал свои помыслы к богу, смиренно моля удостоить его чести принять участие в освобождении короля и, если потребуется, во имя успеха дела, взять и его жизнь.

В глубокой задумчивости покидал Алоис Кутцнер церковь после окончания проповеди. И хотя он был погружен в свои мечты, не забывал крепкими тумаками прокладывать себе путь в толпе. Возбуждение людей, по-разному воспринявших проповедь, его не затронуло. Некоторые были не согласны с проповедником. Они даже называли его увещевания самым настоящим свинством — лучше бы власти позаботились о дешевом хлебе, чем о дешевых, благочестивых сентенциях. Подобная наглость побудила верующих с помощью кулаков и здоровенных ножей преподать безбожникам урок приличия. В конце концов полиции удалось уладить этот инцидент. Священный гнев ревнителей веры обрушился и на Инсарову. Возвращаясь с прогулки по Английскому саду, она столкнулась с толпой, хлынувшей из церкви. Тогда она прижалась к стене, а затем продолжала путь своими скользящими шажками, короткая юбка открывала стройные, красивые ноги. Но дорогу ей преградила какая-то сморщенная старуха, заорала на нее беззубым ртом и, сплюнув, завопила: «У тебя, у грязной свиньи, дома, что ли, ни одной юбки нет?» Инсарова, не поняв хорошенько слов старухи, хотела было подать ей милостыню. И тут толпа, особенно женщины, дружно набросилась на нее, и она еле спаслась, вскочив в такси.

Тем временем боксер Алоис Кутцнер, не обращая внимания на шум и крики вокруг, отправился на Румфордштрассе, где он очень скромно жил вместе с матерью. Его мать, высохшую, желтолицую старушку, в жилах которой, как у многих жителей плоскогорья, текла и чешская кровь, буквально распирало от горделивой любви к своим двум сыновьям. Она с одинаковой радостью читала об успехах своего сына Руперта в большой политике и об успехах второго сына Алоиса на ринге. Но она была стара, измучена всякими заботами, беспрестанной работой, память отказывалась ей служить, и в голове у нее все перепуталось: хук, Пуанкаре, истинно германский образ мыслей, победа по очкам, Иуда и Рим, нокаут и многое другое. Пока мать готовила еду, Алоис накрыл на стол, расставил пестрые тарелки и миски со знакомым рисунком горечавки и эдельвейса фирмы «Южногерманская керамика». В этот раз на обед, кроме тушеного картофеля, было сильно прокопченное мясо. В тот голодный год это считалось изысканным блюдом, и, конечно же, к обеду заявился родственник, дядюшка Ксавер, который за километр чуял вкусный запах съестного. В былые времена дядюшка Ксавер был преуспевающим коммерсантом. Он торговал студенческими принадлежностями — значками, шапочками, фехтовальным оружием, брелоками и порнографическими открытками. Сколотив порядочный капитален, ушел на покой. Но поток инфляции унес все его сбережения, превратил их в ничто. Такого потрясения дядюшка Ксавер не вынес. Он по-прежнему продолжал копить обесцененные бумажки, с важным видом разглаживал их, складывал в пачки. Усердно наведывался в студенческие городки. Со своими толстенными пачками бумажного хлама собирался делать крупные дела. Студенты, привыкшие к старику, шутки ради вели с ним деловые переговоры, частенько зло потешались над беднягой. Он стал необыкновенно прожорлив и поедал все, что попадалось ему под руку. Студенты в своих корпорантских шапочках, с исполосованными шрамами лицами устраивали себе забаву из его слабоумия: кидали ему остатки пищи, приказывали, точно собаке, «апорт», гоготали и хлопали в ладоши, когда он дрался с собаками из-за костей.

Все трое — матушка Кутцнер, дядюшка Ксавер и боксер Алоис — мирно поедали тушеный картофель и копченое мясо. Они обращались друг к другу, но едва ли друг друга слушали и часто отвечали невпопад. Ибо каждый из них был поглощен собственными мыслями. Дядюшка Ксавер думал о грандиозных сделках, которые он завтра уж непременно совершит, мамаша Кутцнер — об одном обеде многолетней давности, когда они тоже ели копченое мясо. Тогда ее сын Руперт был еще совсем маленьким, в тот день его так и не дождались к обеду. Оказалось, что одному из своих товарищей по классу он подставил ножку, и тот, грохнувшись об пол, сильно разбился. Руперт убежал и боялся вернуться домой. Но, сильно проголодавшись, в конце концов все же явился. А вот теперь он стал таким большим человеком, что нокаутировал француза Пуанкаре. А боксер Алоис Кутцнер думал о том, как вызволить короля Людвига Второго из темницы. Так они и сидели вместе, степенно беседовали, ели, пока на дне тарелок и мисок не показались горечавка и эдельвейс.

13
Баварцы на одре болезни

Писатель доктор Лоренц Маттеи решил проведать писателя доктора Иозефа Пфистерера. У того был удар, с тех пор он непрерывно болел и, судя по всему, доживал последние месяцы. По дороге доктор Маттеи размышлял о том, до чего же, в сущности, хлипки его дюжие баварцы. Крепыш Пфистерер плох, гигант Кленк и того хуже, да и сам Маттеи не в лучшем виде.

Когда он пришел, Пфистерер сидел в глубоком покойном кресле; несмотря на жару, ноги больного были укутаны одеялом из верблюжьей шерсти, рыжеватая с проседью борода и густые кудрявые волосы покрылись каким-то пепельным налетом. Доктор Маттеи силился изобразить на своем злом, бульдожьем лице участие, смягчить грубый голос. Пухленькая, заботливая г-жа Пфистерер то выходила из комнаты, то снова входила, не закрывая рта, болтала, от всех ждала сочувствия и ободрения. Пфистерер бунтовал против этой удушливой больничной обстановки. Он не очень-то верил врачам. Даже когда многоопытный мюнхенский терапевт, умный и суровый доктор Мориц Бернайс, без всяких околичностей объяснил всю серьезность его болезни, Пфистерер отмахнулся от слов врача. Нет, его уложили в постель отнюдь не физиологические неполадки. Истинная причина — Пфистереру трудно было формулировать свое ощущение, но оно не покидало его, владело им, особенно по ночам, когда в одиночестве он все думал, думал и размышлял, — истинная причина крылась в невыносимом сознании, что он дожил до пятидесяти лет слепцом, что на его родине властвует несправедливость, да и вообще мир не такое уютное местечко, каким он рисовал его и самому себе, и своим читателям.

145