Успех - Страница 144

144

Священник говорил теперь об охватившей людей в последние годы жажде наслаждений и наживы. Многие прятали продукты, вздували цены, зная, что тем самым обрекают ближних своих на голод, саботировали справедливые и мудрые распоряжения властей, спекулировали, чтобы ублажить свое брюхо. Он приводил примеры из жизни, свидетельствовавшие о том, что ему хорошо известны все способы наживы в эти безумные послевоенные годы, бюргерская алчность и крестьянская твердолобость его прихожан. Теперь он остановил взгляд своих выпуклых глаз на квадратной голове пожилого человека, который с радостным одобрением взирал на его тонкое, гладкое лицо. Да, министр Франц Флаухер почтительно ловил своими большими, волосатыми ушами каждое слово священника. Ему казалось, что проповедник обращается именно к нему. Кленк заявил ему, что в такое время, когда в мире происходит перегруппировка общественных сил и борьба за уголь, нефть, железо, — в такое время в Баварии есть дела поважнее, чем тяжба с общегерманским правительством за право в нарушение конституции самим присваивать титулы или же поиски благовидного предлога для оказания денежной поддержки враждебным стране боевым отрядам «истинных германцев» за счет государства. Сейчас, во время проповеди иезуита, эти принципы Кленка казались Флаухеру вдвойне греховными. Все реки Германии текут с юга на север, но Майн — с востока на запад, а Дунай — с запада на восток. Сам господь своею дланью провел четкие границы между Баварией и остальной Германией. А вот Кленк стремится выйти за пределы этой сферы, перешагнуть рубежи, начертанные самим всевышним. Все они поставлены сюда — он, Флаухер, Кленк и остальные — защищать интересы Баварии. Что значат железо, уголь, нефть, когда речь идет о баварской чести, о богоугодной независимости Баварии. К счастью, Кленк вовсе не так всемогущ, как он о себе возомнил. Здоровье его пошатнулось, он часто прихварывает, что-то его гложет, его мучает какой-то тайный недуг. Он, Флаухер, это отлично видит по глазам Кленка, его не проведешь; он болен, этот большеголовый Кленк, его назойливая въедливость и проклятая новомодная неуемность мстят за себя. А может, виной тому и его распутный образ жизни. Господь указует на него перстом. Во всяком случае, болезнь часто мешает ему теперь вмешиваться во все, как он того хотел бы. Теперь можно распоряжаться, не боясь его неусыпного наблюдения. Министр Флаухер, благоговейно глядя в рот проповеднику, молил всевышнего полностью обезвредить этого крикуна Кленка и давал обет действовать в пределах родной Баварии согласно древним, незыблемым традициям, ad majorem Dei gloriam, саботировать все, что исходит от общегерманских властей.

Между тем проповедник заговорил о разнузданной похоти, характерной для нынешней эпохи, и выказал себя и в этой области порока не менее сведущим, чем в других. Паства в полнейшей тишине внимала его словам о пагубном стремлении избежать зачатия. Принимать для этой позорной цели какие-либо меры — смертный грех, каждая погубленная этим сатанинским способом душа вопиет к всевышнему, дабы он покарал жестоких родителей муками ада. Он упомянул о женщинах, совершавших это преступление из греховной суетности только ради того, чтобы сохранить фигуру, и о тех, кто совершал его из лености, из греховного страха перед болью. Говорил он и о мужчинах, шедших на это преступление из-за непрочности их веры, из страха перед нуждой, и славил господа, который и птиц небесных питает, и одевает траву полевую. Он живописал, как любезно господу богу исполнение супружеских обязанностей во имя продолжения рода и как оно превращается в страшный грех, если совершается не ради этой цели. Образно, волнующе-красочно, со знанием дела рисовал угодное богу чувственное влечение к собственной жене и дьявольское влечение к распутной женщине.

Священник надеялся, что эта часть проповеди произведет наибольшее впечатление. И был разочарован, заметив на лице, на которое он устремил сейчас взгляд, определенное равнодушие. Но проповедник выхватил из толпы верующих совсем не то лицо. Среди всех слушателей красочная картина, нарисованная священником, пожалуй, меньше всего впечатлила именно боксера Алоиса Кутцнера, хоть он и был одним из самых благочестивых и смиренных прихожан. Он искал совсем другого. Что до внешних успехов, то он достиг всего, на что был способен: он стал первоклассным боксером. Но этого ему было мало. Он жаждал озарения, стремился к жизни духовной. Вот его брату, вождю Руперту Кутцнеру, тому повезло. Озарение посетило его, он нашел свое предназначение и теперь носил в себе своего германского бога. Алоис охотно бывал на его собраниях, как и тысячи других, легко давал себя увлечь торжественными победоносно-громовыми речами брата. Было отрадно видеть, как брат светом своим озаряет тьму вокруг, как постепенно весь Мюнхен начинает прислушиваться к каждому его слову. Алоис Кутцнер не завидовал брату. Он без сожаления отказался бы и от блеска боксерской славы, лишь бы только отыскать свой собственный свет. Он искал, искал неустанно, но найти так и не мог. Заклинания проповедника ничего не говорили его душе. Женщины никогда не были для него проблемой. Воздержание, которого требовал от него тренер, давалось ему без труда. В свободные от тренировок дни он с голодной жадностью набрасывался на первую попавшуюся женщину и быстро удовлетворял похоть. Он стремился совсем к иному.

Правда в последнее время появился проблеск надежды. Недавно он познакомился в редакции «Фатерлендишер анцейгер» с одним молодым человеком, и они разговорились. Потом он отправился с этим щеголеватым пареньком, настоящим франтом, в ресторан, и там его новый знакомый, некий Эрих Борнхаак, намекнул ему на одну возможность. Но откровенничать не стал, а ограничился одними намеками, — он, конечно, не слишком доверял ему, Алоису, да это ведь и понятно. Позднее Эрих прислал к нему другого паренька, некоего Людвига Ратценбергера, совсем еще юнца, даже слишком юного. Но для дела, которое затеяли эти ребята, требовалась огромная смелость, а значит, и молодость. Насколько он понял, речь шла о том, что в слухах, которые уже больше тридцати пяти лет не давали спокойно спать баварцам, была большая доля правды. Молва гласила, что обожаемый народом король Людвиг Второй — жив. Этот король Людвиг, исполненный сознания своей суверенной власти, уподобившись Людовику Четырнадцатому французскому, повелел воздвигнуть в труднодоступных местах великолепные, дорогостоящие замки, щедрой рукой мецената поощрял необычные формы искусства, словно фараон, держался вдали от народа, чем и завоевал его фанатичную любовь. Когда он умер, народ не захотел этому поверить. Газеты и школьные учебники утверждали, что король в припадке безумия утопился в озере неподалеку от Мюнхена. Но народ считал, что это всего лишь лживые выдумки, распространенные врагами, чтобы завладеть престолом. Вокруг имени покойного короля складывались все более причудливые легенды. Враги короля, во главе с правителем страны принцем-регентом, якобы заточили его в темницу. Молва была живуча, не отступала. Она пережила смерть принца-регента, войну, революцию, пережила смерть низложенного короля Людвига Третьего. Облик Людвига Второго — исполинская фигура, розовое лицо, черная клинышком бородка, кудри, голубые глаза — жил в народной фантазии. Бесчисленные изображения короля, в пурпурном одеянии и горностае, в расшитом золотом мундире и в серебряных латах, в запряженном лебедями челне висели в домах крестьян и мелких буржуа рядом с олеографиями святых. Импозантный король завладел воображением Алоиса Кутцнера еще с юных лет. Не раз, стоя перед портретом короля-исполина, он думал о том, какой превосходный боксер мог бы получиться из этого представителя династии Виттельсбахов. Он воздвиг ему в своем сердце вечный памятник. И как же он просиял, когда пареньки намекнули ему, что да, Людвиг Второй жив и удалось напасть на его след, выяснить, в какой темнице он заточен. И он, Алоис, до тех пор одолевал недоверчивых юнцов просьбами и мольбами, пока не выудил у них еще кое-какие подробности. Он узнал от них, что во времена монархии немыслимо было и думать об освобождении короля. Но теперь, когда бог допустил, чтобы власть захватили евреи и коммунисты, даже у тюремщиков короля заговорил

144