Успех - Страница 207

К оглавлению

207

На другой день он разгуливал по улицам, радуясь им, заново знакомясь с ними. Обнаружил, что город еще красивее, чем представлялся ему в воспоминаниях: весь сверкающий, чистый, будто только что вымытый. Но как человек, многое повидавший, г-н Гесрейтер замечал и темные пятна. Стоя у Галереи полководцев, он разглядывал полководцев Тилли и Вреде, важно выступающих львов, огромную скульптурную группу мускулистых нагих тел, гигантскую надпись: «Господи, освободи нас!», венки и жестяные щиты с названием провинций, утраченных за время войны. Громоздкий, преградивший путь уличному движению памятный камень был за время его отсутствия открыт. Г-н Гесрейтер обошел его кругом, подыскивая меткое определение потрясающей глупости своих соотечественников. «Они превращают прекрасное творение в универсальный магазин воинственных надежд», — придумал он наконец, и эти слова наполнили его сердце приятной злостью.

Вскоре ему стало ясно: город не изменился. С горечью понял: восстановить положение его подруги Катарины будет не так-то легко. «А надо бы немедленно, без отлагательств», — подумал он и даже поиграл с мыслью жениться на ней. Она была разумная женщина, не дергала его, не торопила, умела ждать.

К великому прискорбию, не только не прошли, но, напротив, усилились дурацкие шовинистические и милитаристические настроения его сограждан: на улицах, в «Мужском клубе», везде он сталкивался с этой нелепостью. Люди таинственно перешептывались: «Не успеют зацвести деревья…» Точно заговорщики, они передавали друг другу идущие из «Союза Эдды» сведения о том, как молниеносно вооружаются отряды «истинных германцев». Г-н Гесрейтер, либеральный патриций, оторванный от крестьянского населения страны, никак не мог взять в толк, с чего это его земляки вдруг стали так воинственны и прямо-таки бредят свастикой.

Его план сделать из мюнхенцев не только граждан города Мюнхена, но и мира был сейчас явно неуместен. Но складывать оружия г-н Гесрейтер не собирался. Он научился уму-разуму, он стреляный воробей и не станет раньше времени распускать язык. Зачем попусту растрачивать силы, прошибать лбом стену? Главное — это дождаться благоприятной минуты. Он не упустит ее, чтобы расширить «Южногерманскую керамику», чтобы вышвырнуть на свалку эти побрякушки, эти кресты с загнутыми концами. Деревья зацветут еще не скоро. Он бросит вызов, но только в благоприятную минуту.

А пока что г-н Гесрейтер наслаждался всеми прелестями родных мест. Умен или глуп, он мой отчий град.

13
Перчатка

Не один г-н Гесрейтер относился к Кутцнеру без энтузиазма.

Социал-демократы оказывали «истинным германцам» упорное сопротивление. С баварским твердокаменным упрямством, с «бело-синим» ожесточением давали они отпор все усиливающемуся натиску противника. Осмотрительные Амброс Грунер и Иозеф Винингер с каждым днем становились все тверже и непреклоннее. Писали и печатали у себя в газете смелые, бескомпромиссные статьи, называли вещи своими именами, приводили документальные данные о росте беззаконий, громили в ландтаге правительство за его позорное попустительство, не уклонялись от уличных стычек с «патриотами». А это требовало мужества, потому что власти бесстыдно закрывали глаза, если зачинщиками оказывались «патриоты», более того — становились на их сторону. Во время одной из устроенных социал-демократами демонстраций полицейские в зеленых мундирах отобрали у знаменосцев знамена цветов республики, изломали древки, изорвали полотнища. Неподалеку от Центрального вокзала, перед Галереей полководцев, «истинные германцы» устроили настоящую облаву на всех, кто, с их точки зрения, выглядел недостаточно патриотично. В тот день больницы были переполнены ранеными. Социал-демократы не сдавались. Но борьба была неравная. Полиция отбирала у них оружие, а «патриоты» открыто пускали в ход палки, резиновые дубинки, револьверы, — так называемые «резинки» и «пугачи».

Старый лис Грюбер, всю жизнь с баварской настойчивостью добивавшийся, чтобы его Мюнхен «шел в ногу с веком», терзался, глядя на нынешнее падение города. Слепой доктор Бихлер, только что вернувшийся из Парижа, так ничего там и не добившись, считал патриотическую шумиху затеей тупиц-пруссаков и относился к ней с глубокой брезгливостью. Он даже стал подумывать, не войти ли ему самому в правительство, чтобы покончить с этим идиотизмом. Доктор Маттеи тоже злился на своих земляков за их ослиную глупость. В довершение всего к этим болванам переметнулась и русская сука Инсарова. Он печатал в своем журнале пропитанные горечью стихи.

Не упускал случая выступить против «патриотов» и автор «Распятия». Он совсем опустился, этот Грейдерер. Его «курочки» становились все низкопробнее. Мать художника давно уже вернулась в деревню. Да и он сам не раз говорил себе, что лучше бы ему жить среди крестьян, но никак не мог расстаться с городом. От прежней роскоши у него сохранился лишь темно-зеленый автомобиль, который давно превратился в разбитый драндулет, замызганный, исцарапанный, облупленный. Когда Остернахер изъявлял желание встретиться с Грейдерером, тот обязательно сажал своего приятеля в эту непрезентабельную колымагу и катал его по улицам. После того, как профессор Бальтазар фон Остернахер написал картину «Деревенский апостол Петр», он быстро пошел в гору, явно вступил в новый период расцвета, и ему, столь известному в городе лицу, не доставляло никакого удовольствия разъезжать в грейдереровской дребезжащей консервной банке. Он предложил приятелю денег, чтобы тот покрасил машину, но вместо благодарности получил отповедь. Грейдерер пристально следил, как под кистью Остернахера возникала картина «Деревенский апостол Петр», эскизы к которой сам он забросил по свойственной ему лени, и от злости зеленел в тон своей машине. Он стал очень язвителен. О картине Остернахера не сказал ничего членораздельного, но все время под видом шуточек весьма колко проходился по поводу остернахеровского патриотизма. Профессор предпочел бы откровенную грубость — пропускать мимо ушей эти скрытые и недобрые намеки было не так уж приятно. Но он был не в силах порвать с Грейдерером. Куда больше, чем самые злобные остроты, его терзали недомолвки Грейдерера о какой-то его таинственной работе. И действительно, Грейдерер сейчас что-то писал, это было очевидно. Остернахер дорого заплатил бы, чтобы узнать, какой же грандиозный замысел пытается воплотить художник на холсте. Но тот стал необычайно скрытен, наотрез отказывался показать начатое, с многозначительным видом оглядывал приятеля со всех сторон, то спереди, то сзади, злорадно хихикал.

207