Успех - Страница 235

235

И снова ее заливает жгучее негодование на Тюверлена. Он не должен был оставлять ее одну. Не должен был допускать, чтобы она справлялась со всем этим в одиночку.

Со своими собственными делами она и без него отлично справится. Тюверлен оставил ей деньги, но она не взяла ни единого доллара. С работой ей везет, у нее много иностранных клиентов, просто какое-то издевательство, что ей так везет.

Она невылазно сидит в своей просторной комнате, эта крупная, сильная девушка. С ней ее книги, аппарат. По квартире величественно расхаживает тетушка Аметсридер: присутствие человека, так прочно стоящего на ногах, как-то умиротворяет душу. Жак Тюверлен тоже прочно стоит на ногах — газеты полны сообщений о его успехах. Тетушка долбит, что нужно Иоганне поскорее выходить за него замуж, что она поможет племяннице обстряпать это дело. Было бы неплохо, если бы тетушка меньше приставала к ней. От Тюверлена приходят короткие, довольные, ласковые письма. И всегда на один и тот же адрес: Вилла «Озерный уголок», Аммерзее. Он словно и не замечает, что ее ответы нечасты и сухи, что она перебралась в Мюнхен. Тюверлен купил виллу «Озерный уголок». «Для тебя это подходящая скорлупка», — написал он ей. Какая низость оставить ее одну.

В один из этих дней Иоганна получила тяжелый пакет — в нем оказалась снятая с нее маска. Имя отправителя отсутствовало. Уже много месяцев она даже мельком не вспоминала о шалопае. Иоганна села перед установленной на столе маской — простым гипсовым слепком, незаглаженным, неподкрашенным, со всеми порами и шероховатостями — и начала ее разглядывать. Вздернутый нос и закрытые глаза придавали широкоскулому сильному лицу глубокое спокойствие — глыба земли, да и только. Нет, у нее не такое лицо. Возможно, когда-нибудь и станет таким — но только после смерти. Будь она такой, Иоганна не сразу нашла нужное слово, такой просветленной, разве мужчины бегали бы за ней?

Если через несколько столетий археологу захочется классифицировать этот слепок, он скорее всего напишет: «Молодая крестьянка из старой Баварии, начало двадцатого столетия». Разве она хоть чем-нибудь отличается от других? Хоть чем-нибудь их превосходит? Как же она смеет при таком заурядном лице чего-то требовать, верить, что стоит ей открыть рот — и все развесят уши, станут ей помогать?

Может ли эта девушка с заурядным лицом, эта Иоганна Крайн одна-одинешенька справиться со всей Баварией? Такая задача была бы по силам только человеку, наделенному незаурядным хитроумием, прирожденному интригану. Неразумно было вступать в открытую борьбу с бюрократической Баварией, следовало все время держаться в тени. Дело ведь не в том, права она или нет, а в том, амнистируют ли Мартина, выпустят ли его досрочно. Уже ее показания на суде были возмутительной глупостью. Доктор Гейер умный человек, он не зря отговаривал ее тогда.

Сражаться приходится с машиной-невидимкой, с коварным и бессовестным механизмом, который умеет так ловко увертываться, что его никак не ухватить. Человек выдыхается, выходит из строя, а механизм из строя не выходит. С одной стороны — она, Иоганна, с другой — вся огромная и сложная бюрократическая машина. Никто ни разу не сказал ей «нет», не утратил учтивости, даже когда она была груба. Ей не отказывали, а только говорили, что об этом следует подумать, это следует взвесить, в этом надо разобраться.

Ей больше никто не верит. Вот на виду у всех стоит обозленная женщина и, как сумасшедшая, молотит кулаками по чему-то невидимому.

Мессершмидт обязан был потерпеть еще двадцать шесть дней. И тогда она приехала бы в Оделъсберг на автомобиле. Наверное, на автомобиле Каспара Прекля, Прекль сам отвез бы ее туда. Она тут же представила себе, как стоит на пустынной улице у ворот одельсбергской тюрьмы и ждет Мартина.

Нет, нет, она другая, у нее не такое тупое лицо, как у этого слепка. Борьба даже во имя справедливого дела порою превращает хорошего человека в дурного, — сказал ей некто. Но она еще не дошла до такой тупости, кожа у нее еще не совсем задубела. Ерунда. Она выкапывает старый номер газеты со своим портретом, — его набросал художник из «Берлинер иллюстрирте», когда она стояла перед судом присяжных. Поза, поворот головы, негодующий взгляд в сторону прокурора — все это нарочито и явно шаржировано и все равно гораздо правдивее мертвой белой маски.

Какой это был праведный гнев. Тем горше, что, и праведный, он выдохся за каких-нибудь два года. Нельзя положить гнев на полку и доставать его оттуда, когда понадобится. Каждый раз приходится заново взвинчивать себя, и с каждым разом это все труднее.

Кто-то должен ей помочь. Но не адвокат Лёвенмауль, не политиканы, не умники-разумники. Она пойдет к Каспару Преклю.

Каспар Прекль был как будто еще глубже погружен в себя, чем прежде. Но мгновенно ожил, стоило ему понять, что теперь, когда в кабинете произошли перемены, надежда на освобождение Мартина Крюгера снова рухнула. Он заявил — да, да, надо немедленно что-то предпринять. Казалось, он только и ждал ее прихода. Мгновенно бросился к телефону, позвонил в управление фирмы «Баварские автомобильные заводы», попросил соединить его с Пятым евангелистом. Пришел в неистовство, начал требовать. Успокоился, только когда сам директор Отто заверил его, что г-н фон Рейндль действительно в отъезде. Иоганна не заметила, как облегченно вздохнул Прекль.

Но он не сложил оружия. Побежал к вдове Ратценбергер. Многие уже пытались туманные показания г-жи Кресценции Ратценбергер облечь в такую четкую форму, чтобы самый недружелюбно настроенный судья не мог от них отмахнуться. Но вдова Ратценбергер не шла ни на какие уговоры. Да, ее Франц Ксавер все еще горел в пламени чистилища, но страх перед Людвигом пересиливал в ней тревогу за покойника, который с ее помощью все-таки стал намного ближе к вечному блаженству, чем раньше. Так что она и на этот раз отнекивалась и увиливала. Но Каспар Прекль продолжал настаивать. Она не поддалась ни мягким уговорам, ни угрозам, не поддалась даже голосу совести, но не выдержала зловещей мрачности Прекля, еще более зловещей, чем мрачность грубияна Людвига. Больная, слабоумная девочка Кати заревела в голос, так она испугалась худющего, злого мужчины, который сердито разговаривал с ее матерью. Чтобы как-нибудь успокоить ее, вдове Ратценбергер пришлось пустить воду из водопроводного крана. Каспар Прекль был неумолим. Под тихое и жалобное пение Кати, под бульканье и журчание воды из крана он заставил вдову Ратценбергер подписать показания куда более ясные и определенные, чем она давала прежде.

235