Успех - Страница 234

К оглавлению

234

А он сидит там, где создается этот ветер. Размах деловых операций Рейндля, как могучий, победоносный вихрь, взметнул его на огромную высоту. Благожелательный, полный искреннего сочувствия, смотрел он на Мессершмидта, оживленно разговаривал с ним о баварском прикладном искусстве, предлагал обменяться кое-какими образцами с явной выгодой для старика. А тот расцветал от слов Пятого евангелиста, и все с завистью косились на него, и, возвращаясь домой, он терзался только одним — тем, что не довел до конца дело Крюгера.

Назавтра доктор Франц Флаухер позвонил доктору Кленку и предложил ему войти в кабинет в качестве министра юстиции. Он считал, что, обходясь столь великодушно с противником, совершает благочестивый, смиренный, истинно христианский поступок. Но какой ответ он услышал от этого суетного человека?

— Я сижу в отличном кресле, Флаухер, зачем же мне пересаживаться на стульчак в вашем министерстве? И не подумаю. — И он расхохотался. Обычный громовой и веселый кленновский хохот отозвался на этот раз в заросших волосами флаухеровских ушах таким греховным звуком, что он бросил трубку, словно она была раскалена.

Тогда министерство юстиции было предложено, как все и предполагали, доктору Гартлю. Министерство, которое прежде возглавлял сам Флаухер, он поручил своему преданному приверженцу, депутату от оберланцингского избирательного округа, Себастьяну Кастнеру.

Надо признать, что кабинет в целом получился более единомыслящим и мог сейчас работать без сучка и задоринки. Многие с облегчением вздохнули, узнав, что осторожного Дитрама сменил твердый Флаухер, истинный баварец, а упрямого, беспокойного Мессершмидта. — податливый, обтекаемый Гартль.

Сформировав кабинет, доктор Флаухер отправился в свою нынешнюю резиденцию — маленький желтый дворец в стиле бидермейер. Уже стемнело, никого, кроме швейцара, не было. Флаухер долго сидел в отныне принадлежащем ему кабинете в обществе одной только таксы Вальдман, смиренно и горделиво ощущая всю важность своего призвания. Потом взял большой кусок мела. Крещение уже прошло, но никогда не поздно совершить священный обряд. Старательно вывел он на дверях кабинета буквы К + М + Б — инициалы имен трех волхвов, Каспара, Мельхиора и Бальтазара, а над ними — узор из цифр текущего года. Кроме того, в этот тяжкий час призвания новый премьер-министр дал обет совершить паломничество в альтёттингский храм Божьей матери, — в алтаре этого храма хранились сердца баварских королей. Исполненный благоговения, он духовным взором отчетливо увидел священный городок Альтёттинг, его церкви, где творились чудеса и совершались подвиги милосердия — лучшее удобрение для человеческих душ, его фабрики, где изготовлялся кальций — лучшее удобрение для родной земли.

Он был взволнован, ему хотелось музыки. Обычно в этот час по радио всегда передавали музыку. Флаухер не верил в приметы и все-таки был полон нетерпеливого желания услышать и принять услышанное за знамение свыше — разумеется, если оно окажется благоприятно. Он включил громкоговоритель, и в его заросших волосами ушах зазвучал низкий и бархатный женский голос, которому мягко аккомпанировали звуки скрипок и колокольный перезвон. То была издавна знакомая песня, некогда сочиненная немецким композитором:


О приди, мой час желанный,
Брезжи, день желанный мой!

Глубоко растроганный, Флаухер слушал, впивал песню, смиренно полнил душу верой в господа бога и самого себя.

Под окнами дворца проходила демонстрация «истинных германцев». Иностранные консульства были окружены многочисленными отрядами полиции, так что власти не тревожились: иностранных дипломатов «патриоты» не изобьют. Сейчас они мирно шагали по Променадеплац, направляясь в «Гайсгартен», и распевали любимую песню:


Рабочие подонки, прячьтесь по углам,
Отряды Тони Ридлера всыплют перцу вам.
На ваших шкурах драных поставим мы клеймо
И рассчитаемся с тобой, рабочее дерьмо.

26
Маска Иоганны Крайн

Когда Иоганна Крайн прочла в газете о перемене в составе кабинета, она сперва не сообразила, что это значит. Ощущение было такое, словно ее стукнули по голове. Она перечитала сообщение второй, третий раз и только тогда поняла, что старик Мессершмидт, который представлялся ей монументом честности, тоже бросил ее на произвол судьбы. Он тоже заморочил ей голову красивыми фразами.

Еще хорошо, что она ничего не сказала Мартину о разговоре с Мессершмидтом, о его твердом обещании пересмотреть дело или досрочно освободить Крюгера. Мартин не пережил бы такого удара.

Выходит, старик не стерпел, послал все к черту. А останься он на посту министра юстиции, наверняка сдержал бы слово. Еще двадцать шесть дней. Неужели он не мог потерпеть двадцать шесть дней и только потом послать все к черту? А вот она бросить не может, не имеет права.

Она шагала взад и вперед по просторной комнате на Штейнсдорфштрассе. Вечно на столе валяется какая-нибудь гнусная газетенка, от которой у нее все переворачивается внутри. Не надо больше выписывать газет. Все, что в ее жизни было мучительного, она узнавала из газет. Дурной поворот дела Мартина Крюгера, мерзкие измышления о ней самой, убийство депутата Г., смерть Фанси де Лукки — все это воняло газетами. Перемены в составе кабинета. Если бы ей пришлось иметь дело с живыми людьми — с Мессершмидтом, с Кленком, даже с Гейнродтом, — с ними она справилась бы. Но всегда она наталкивается на нечто неосязаемое: на перемену в составе кабинета, на политическую ситуацию, правосудие, государство — в общем, на безликую невнятицу. Как же справиться женщине с этой невнятицей?

234