Каспар Прекль глубоко запавшими, пронизывающими глазами посмотрел в мечтательные глаза шефа. Он вдруг обнаружил, что у Рейндля зловещий лоб, и решил не просить его вступиться за Мартина Крюгера — все равно пользы от этого не будет. Он молчал. Внезапно Рейндль высоким голосом очень вежливо произнес:
— Послушайте, дорогой Прекль, не дадите ли вы мне прочесть одну или две ваших баллады?
— Откуда вы о них знаете? — покраснев, мрачно спросил Прекль.
Выяснилось, что господин фон Рейндль слышал об этих балладах от актрисы Клере Хольц. Прекль, ничего не ответив, хотел было снова перевести разговор на технические темы, однако г-н фон Рейндль неожиданно повелительным тоном объявил, что у него больше нет времени. Даже для баллад господина Прекля, добавил он более мягко. Каспар Прекль подумал, что в данном случае шеф, должно быть, сказал правду.
Он попрощался отрывисто, грубо. Он немного злился на себя: ему следовало воспользоваться благодушным настроением Рейндля и, по совету своей подруги Анни, выжать из него что-либо реальное, ну хотя бы прибавку к жалованью. Но еще больше Каспара злил сам Рейндль, его самодовольная, невозмутимая наглость и чванство. И все-таки он не мог не признать, что при всей манерности Рейндля за печальной маской толстяка кроется довольно любопытный человек. Да и баварский говор шефа настраивал Прекля в его пользу. Покидая обставленный с раздражающей помпезностью кабинет, Прекль признался себе, что в случае переворота он не без некоторого сожаления велел бы пустить Пятого евангелиста в расход.
Доктор Кленк и доктор Флаухер вместе возвращались с торжественного открытия авиационной выставки. Флаухер спросил коллегу по кабинету министров, есть ли у него сведения о поведении Крюгера в тюрьме. Да, он, Кленк, имел такие сведения. Заключенный Крюгер строптив, заключенный Крюгер ведет себя вызывающе.
— Похоже на него! — буркнул Флаухер. Ничего другого он от этого чужака и не ждал. Но в чем именно выражается это вызывающее поведение?
— Господин Крюгер улыбается, — пояснил Кленк.
На лице Флаухера отразилось изумление.
— Да, мне сообщают, что Крюгер вызывающе улыбается, — продолжал Кленк. — Его неоднократно предостерегали, но так ничего и не добились. Им не терпится его наказать.
— Похоже на него, — повторил министр просвещения и вероисповеданий Флаухер, оттягивая пальцем крахмальный воротничок.
— Лично я, — сказал Кленк, — не слишком доверяю проницательности тюремной администрации. Не думаю, чтобы инкриминируемая ему улыбка была умышленно провокационной.
— Она безусловно провокационна! — горячо настаивал Флаухер.
— Такое объяснение было бы чересчур упрощенным, — сказал Кленк, глядя на Флаухера. — Я распорядился не подвергать пока Крюгера наказанию за его вызывающую улыбку.
— И вы заражены гнусными бациллами гуманности! — сокрушенно воскликнул Флаухер, неодобрительно покосившись на долговязого, костлявого собеседника.
— Надо полагать, мы его когда-нибудь даже помилуем, — сказал Кленк, насмешливо прищурившись и с довольным видом поглядывая на шипящего от злости Флаухера. — Когда-нибудь, — успокоил он коллегу, увидев, что тот готов взорваться, — Не сегодня и не завтра. В конце концов, вы от него избавились, а мы ведь вовсе не мстительны.
С этими словами он высадил у здания министерства просвещения и вероисповеданий Флаухера, оставив коллегу в самом скверном расположении духа.
В приемной Кленка ожидал доктор Гейер. Адвокат при ходьбе опирался на палку. Он отрастил себе рыжеватые бачки. На бледном лице резко выдавался узкий с горбинкой нос.
«Разыгрывает из себя великомученика», — подумал Кленк.
Он охотно задирал ненавистного адвоката. Обычно Гейер являлся к нему три-четыре раза в год по делам, по которым Кленк других бы не принял. Собственно, их беседы ни к каким практическим результатам не приводили, тем не менее оба с нетерпением ждали очередной встречи.
На этот раз Гейер пришел по делу заключенного Трибшенера. Механик, специалист по точным приборам, Хуго Трибшенер в молодости, испытывая нужду, покусился на чужую собственность и двадцатилетним юнцом был приговорен к двум годам тюрьмы. Отбыв срок, он упорным трудом выбился в люди. Во всей округе не было часовых дел мастера искуснее, чем Хуго. Вскоре он поселился в небольшом северогерманском городке, где стал владельцем четырех часовых мастерских. В другом городке он открыл часовой магазин для своего отца, кормил мать, помогал всей семье. Но тут началась война, и часовых дел мастер Трибшенер, как и все лица, имевшие судимость, был взят под полицейский надзор, что означало постоянные явки к полицейскому комиссару, царившую вокруг него атмосферу подозрительности, полицию, с которой он сталкивался буквально на каждом шагу.
В начале войны среди населения господствовали самые пуританские настроения. Люди обрадовались возможности унизить человека, столь быстро добившегося благосостояния. Положение изгоя, торговый бойкот. Разорение. Дойдя до последней степени обнищания, вынужденный по приказанию органов надзора кочевать с места на место, он как-то купил у одного знакомого, с которым его свела судьба в приемной полицейского комиссара, краденые серебряные ложки. Его поймали с поличным, вновь предали суду. Случилось это в маленьком прусском городке. Закон давал судьям право покарать рецидивиста Хуго Трибшенера лишением свободы от трех месяцев до десяти лет. К несчастью для Хуго, среди потерпевших оказались и лица судейского звания, представшие на процессе в качестве свидетелей перед своими коллегами, которым надлежало вынести приговор. К тому же гуманность в период войны была не в моде. Суд счел нужным приговорить обвиняемого к десяти годам тюрьмы.