Успех - Страница 79

Иоганна почти не принимала участия в беседе, больше говорил Гейер и еще больше — министр юстиции. Он проявил удивительную эрудицию, выяснилось, что он читал большую часть книг, написанных Крюгером, весьма его ценил и бесконечно сожалел о его печальной участи. Склонен был допустить, что, скорее всего, Мартин Крюгер невиновен. Но господин министр был человек с широким кругозором: любой частный случай давал ему повод для обобщений, в которых он в конце концов безнадежно запутывался. Иоганной овладела усталость и апатия, ее до тошноты раздражала эта бесплодная, всепрощающая доброта. Из остроумных, проницательных суждений министра она уловила лишь, что подчас обеспечение правопорядка важнее справедливости, что мыслимы случаи, когда несправедливость по отношению к отдельным людям бывает оправдана, что преуспевающая власть сама творит право и, в сущности, спор сам по себе нередко важнее его результата.

В маленьком зале было слишком жарко, беспрестанно входили и выходили люди. По стенам — сплетение альпийских роз и пляшущие пары в зеленых шляпах и широких юбках; позвякивали кофейные чашки. Мягкая, белоснежная борода министра юстиции чуть подрагивала, взгляд его добродушных глаз снисходительно скользил по широкому смуглому лицу Иоганны, понимал и прощал неистового страдальца Гейера, сдержанное недоброжелательство Иоганны, нерадивое обслуживание посетителей в маленькой кондитерской, весь этот овеянный зимней свежестью роскошный курорт в центре обнищавшего континента.

Адвокат и министр вели умный, оживленный спор о философии права. Оба они давно забыли о судьбе Мартина Крюгера. Это больше походило на захватывающий поединок, который два свободомыслящих юриста вели перед случайной зрительницей. От этого отвратительного всепрощения, исповедуемого незлобивым старцем, который из самых лучших побуждений топил подлейшие судебные решения в море пустопорожнего многословия, а незаконные, бесчеловечные приговоры укутывал ватой философских сентенций о добре, Иоганна почувствовала себя совершенно разбитой.

Она многого ждала от разговора с министром юстиции, широко известным своей гуманностью. Собственно, и в Гармиш-то она приехала, главным образом, ради встречи с ним. И вот теперь она сидит в этом невзрачном, душном зале, где после свежего, бодрящего воздуха на вас нападает сонливость и лень и все выглядит беспросветно мрачным. Старый человек что-то говорит, макая печенье в кофе с молоком, другой человек импульсивнее и моложе первого, занятый множеством других дел, тоже что-то говорит, а тем временем Мартин Крюгер томится в камере размером четыре метра на два, и за весь день самые счастливые минуты для него — это прогулка по тюремному двору с шестью замурованными деревьями.

Иоганна невольно еще ниже склонилась над столом. Зачем она сидит здесь, с этими людьми? Зачем она вообще приехала в Гармиш? Во всем этом нет никакого смысла. Уж скорее имело бы смысл уехать в деревню, работать в поле, родить ребенка. Между тем министр юстиции ударился в лирику. Ровным назидательным голосом он изрек:

— Жестокий правитель Тамерлан повелел замуровать живых людей в стену, окружавшую его империю. Стена права стоит таких человеческих жертв!

Но тут адвокат Гейер стремительно атаковал противника. Он был в ударе: его умные, проницательные, голубые глаза впились в собеседника; не повышая голоса, чтобы не привлекать внимания окружающих, он излагал свои мысли проникновенно, с глубокой убежденностью. Напомнил о бесчисленных жертвах мюнхенских процессов, о расстрелянных и томящихся в тюрьмах, о людях, казненных по ложному обвинению в убийстве, и об убийцах, избежавших заслуженного наказания. Привел примеры того, как многие преступники, за которыми полиция охотилась по всей Германии, в Мюнхене безнаказанно разгуливали на свободе, а сколько людей за ничтожные проступки были заточены там в тюрьмы и казнены! Не забыл упомянуть о самых мелких фактах: о мебели, описанной у жены человека, осужденного за какую-то мелкую провинность, так как она не могла оплатить огромные судебные издержки за время сильно затянувшегося процесса, о дважды предъявленном матери мнимого государственного изменника требовании возместить расходы на казнь сына во избежание принудительной распродажи ее личного имущества.

Иоганна, отупевшая от болтовни старика и жары в зале, с трудом успевала следить за взволнованной, быстрой речью адвоката. Как ни странно, но все эти подробности потрясли ее сильнее, чем самые разительные случаи произвола. Чудовищно много людей было безвинно убито и ночью торопливо зарыто в лесу либо, как при охотничьей облаве, целыми партиями расстреляно в каменоломне и потом свалено в яму и засыпано сверху известью. И все эти люди с пожелтевшими лицами и простреленной грудью так и остались неотомщенными. Страшное зрелище являли собой трупы убитых, безвинных жертв права, послуживших мишенью для десяти безжалостных ружейных дул и валявшихся у стены казармы — во имя права. Но еще более мерзко становилось на душе при мысли о бесстрастной руке чиновника, предъявившей матери счет за пули, сразившие ее сына.

Министр юстиции, хотя и относился неодобрительно к вышеприведенным фактам, все же был склонен и им найти какое-то оправдание. Под мелодичные звуки маленького трио — скрипки, цитры и гармоники — и эти судебные ошибки, и несправедливые приговоры журча вливались в море теории права. Независимость судей — вещь незыблемая, без нее не может быть падежного правопорядка. Впрочем, он, Гейнродт, соблюдая, разумеется, основные принципы, по возможности всегда старается смягчить приговор.