Успех - Страница 88

Было странно видеть, как под воздействием грубоватого искусства комика Гирля стирались грани между зрителями, исчезали все их личные заботы, личные радости. Иоганна уже не думала больше о Мартине Крюгере, господин Гесрейтер — о безвкусных длиннобородых гномах и исполинских мухоморах, выпускаемых его фабрикой, министр Кленк — о некоторых серьезных перемещениях, которые в ближайшее время предстояло произвести в его министерстве, тайный советник Каленеггер не думал сейчас о все нарастающих яростных нападках на его теорию о слоне из коллекции зоологического музея. И так же, как их головы двигались в такт равномерным движениям актера на сцене, их сердца с таким же злорадством ликовали над тщетностью усилий этого хмурого человека на сцене. Да, все прочие помыслы тысячи зрителей в битком набитом зале тонули в общем громовом восторге после каждой новой неудачи нелепо загримированного шута, с угрюмым видом изнурявшего себя работой.

В зале один лишь доктор Гейер не утратил способности мыслить критически. С пренебрежительным видом сидел он, то и дело досадливо постукивал по полу своей элегантной палкой и страдальчески морщился. Все эти репризы он находил на редкость глупыми, вполне отвечавшими душевной недоразвитости народа, среди которого подлая судьба судила ему родиться. Его умные глаза за толстыми стеклами очков то впивались в угрюмого человека на сцене, то в министра Кленка, который, небрежно рассевшись и не вынимая изо рта трубки, извергал из широкой груди раскаты хохота, особенно громоздкий в своей грубошерстной куртке. Взгляд и мысли доктора Гейера уже не возвращались на эстраду, они сосредоточились на хохочущем человеке в зрительном зале. Партия предложила ему, Гейеру, мандат депутата рейхстага. Его чрезмерная активность доставляла коллегам одни неудобства, и от него решили избавиться. Впрочем, его самого привлекал Берлин, большой, оживленный город. И все же ему трудно было расстаться с Мюнхеном, оставить в покое врага, наслаждавшегося своим триумфом.

Какая наглость! Кленк еще и насмехается. Здоровается, смеет здороваться с ним, Гейером, поднимает бокал и пьет за его здоровье. Дряхлый тайный советник Каленеггер, проследив тупым бессмысленным взглядом за министром, тоже поздоровался издали и поднял бокал.

Зрители, теснящиеся в зале, следят теперь за следующей сценкой, которую разыгрывает комик Гирль. Горит дом, и на место происшествия прибывает пожарная команда. Пожарные беспрестанно забывают, что им надлежит тушить пожар. Они увлечены разговором о том, что представляется им куда более важными, — установлением степени родства: является ли Хубер, о котором упомянул один из пожарных (дочь этого Хубера учится играть на фортепьяно), тем самым Хубером, которого имеет в виду другой пожарный. Даже сам владелец горящего дома живо интересуется этими сложными изысканиями. Детально обсуждаются и тут же демонстрируются достоинства пожарного насоса, и, пока этот превосходный насос демонстрируется и потому не приводится в действие, горящий рядом дом рушится. Зал сотрясается от восторга и бурного ликования, министр тоже оглушительно хохочет. Тайный советник Каленеггер, сидя за одним столиком с министром и совершенно незнакомыми ему бюргерами, длинными штампованными фразами объясняет антропологический базис юмора комика Гирля. Он говорит о галечном человеке, с давних пор жившем в галечном треугольнике между Швабингом и Зендлингом (это и была его настоящая родина), о лёссовом — на Востоке и Западе страны, об альпийском человеке на Юге, о болотном — на Севере, в Дахау. И так же как существует мюнхенская лёссовая флора, существует и мюнхенский лёссовый человек, характер которого обусловлен почвой и выразителем которого является комик Бальтазар Гирль… Мюнхенским обывателям объяснения Каленеггера кажутся больно уж запутанными и мудреными, они бесстрастно слушают тайного советника, время от времени вставляя: «Да, да, господин хороший».

Духовой оркестр исполнил заключительный марш «Побывайте, друзья, в ресторане». Господин Гесрейтер довез Иоганну до ее дома на Штейнсдорфштрассе. Почти всю дорогу он молчал. До последней минуты надеялся, что Иоганна откажется от своего решения выйти замуж за Крюгера. Он не считал себя знатоком человеческой души, но прекрасно видел, что это решение продиктовано не чувством глубокой привязанности к Мартину Крюгеру, а упрямством: «Захотела и сделала». Но поговорить об этом с Иоганной откровенно у него не хватало духу. Он мог выразить свое отношение к ее поступку лишь натянутым молчанием и мрачным настроением, которое передалось и ей. Предложение отвезти ее в Одельсберг на машине Иоганна решительно отклонила.

До чего противно, как все осторожничают и чего-то недоговаривают, когда дело касается ее отношений с Мартином Крюгером. Ох уж эта проклятая деликатность! Как хорошо было бы, если б вместо осанистого, дипломатичного, всеядного Гесрейтера рядом с ней сидел резкий, категоричный Тюверлен! Они не виделись с тех самых пор, когда, возмущенная его циничными парадоксами, она встала из-за столика и ушла. Он бы не стал хранить тактичное молчание насчет ее намерении. Никто еще не привел ни одного веского довода против ее замужества. Хоть бы этот Гесрейтер привел какой-нибудь убедительный аргумент.

Но г-н Гесрейтер сидел рядом с ней туманный, занятый своими мыслями, выделывая тростью с набалдашником из слоновой кости какие-то странные кругообразные движения, словно помешивал кашу. Машина как раз проезжала мимо Галереи полководцев, и Гесрейтер бросил полный ненависти взгляд на высившиеся там чудовища, хотя из-за темноты они были почти неразличимы. Быть может, Иоганна не принимает его всерьез из-за керамической фабрики? Из-за безвкусицы, которую он выпускает? Но ведь у него, Гесрейтера, есть кое-какие оправдания. Он бережно собирает подлинные произведения искусства, не держит у себя дома буквально ничего из продукции собственной фабрики. И он сам, и светское общество не видят ничего дурного в его образе жизни. Так неужели нужно передать дело другому? Иоганна — женщина благоразумная, она наверняка поймет его. Он мысленно прикинул, стоит ли показать ей свою фабрику, своих рабочих, свои машины. Какие у него основания стыдиться чего-либо? У него даже есть основания для гордости. Он не утаит от нее ни длиннобородых гномов, ни исполинских мухоморов, зато покажет ей и серию «Бой быков». Он из тех людей, которые не боятся держать ответ за свои поступки. Приняв решение, он сразу повеселел, пригладил бачки, стал гораздо разговорчивее.