Успех - Страница 90

Когда в комнату ввели Мартина Крюгера и Леонгарда Ренкмайера, наступила минутная неловкость, и все стали смущенно откашливаться. По столь торжественному случаю Мартину Крюгеру разрешили снять арестантскую одежду. Когда его доставили в одельсбергскую тюрьму, он был в сером летнем костюме; этот костюм и был на нем сейчас. Но за это время Крюгер сильно похудел и опустился, и теперь зимой, в стенах Одельсберга, производил странное, неприятное впечатление в прежде элегантном летнем костюме. Свидетель же Леонгард Ренкмайер был в обычной серо-коричневой арестантской одежде. В сильнейшем возбуждении он торопливо оглядел собравшихся и проворно отвесил несколько поклонов. Словоохотливый и тщеславный, он сразу учуял сенсацию, инстинкт подсказывал ему, что господа, стоявшие вдоль стен, — репортеры. То был для него большой день. Каждое движение, каждый взгляд в эти короткие минуты были несметным богатством, которое этот общительный человек будет без конца перебирать долгие, унылые месяцы. «Итак, приступим, господин бургомистр», — сказал начальник тюрьмы. «Да, конечно», — ответил толстый бургомистр и слегка одернул длинный, черный сюртук. Учитель отер капли пота с верхней губы и степенно раскрыл пухлую книгу. Бургомистр задал вступающим в брак вопрос, готовы ли они связать друг с другом свою жизнь. Мартин Крюгер обвел взглядом присутствующих, начальника тюрьмы, надзирателей, Леонгарда Ренкмайера, стоявших вдоль стен репортеров, пристально посмотрел на Иоганну и заметил, что ее широкоскулое лицо сильно загорело. Затем сказал: «Да». Иоганна тоже четко и ясно сказала: «Да» — и закусила верхнюю губу. Учитель вежливо попросил вступающих в брак и свидетелей поставить свои подписи в его пухлой книге. «Простите, не вашу девичью фамилию, а фамилию вашего супруга», — сказал он Иоганне. Репортеры при словах «вашего супруга» язвительно хохотнули. Леонгард Ренкмайер быстро и изящно, без нажима вывел свою фамилию, упиваясь сладостным чувством, что все взгляды обращены сейчас на него и что газеты подробно опишут это его действие. Иоганна Крайн-Крюгер, стоя в окружении надзирателей, державших в руках фуражки, начальника тюрьмы и бургомистра, остро ощущала, какой в этой маленькой комнате спертый воздух, и машинально, только бы отвлечься, следила за ложившимися на бумагу буквами, торопливыми, широкими и тонкими у Ренкмайера, убористыми, неуклюжими и жирными у надзирателя. Но на подпись Мартина она взглянуть почему-то не решалась.

Присутствующие обступили новобрачных, пожимали им руки, поздравляли. Мартин Крюгер принимал эти поздравления спокойно, с любезным видом. Репортеры при всем желании не могли уловить в его поведении ни ожесточенности, ни признаков отчаяния, вообще ничего такого, что можно было бы использовать для статьи. Леонгард Ренкмайер, наоборот, тут же попытался вступить с ними в беседу. Однако после первых же фраз вежливо, но решительно вмешался начальник тюрьмы Фертч, и на этом великий день Леонгарда Ренкмайера закончился.

Мартина Крюгера и его жену отвели в приемную, где Крюгеру в присутствии надзирателя дозволено было целый час беседовать с супругой. Один из репортеров спросил у начальника тюрьмы, будет ли Крюгеру предоставлена возможность насладиться только что состоявшейся женитьбой. Старший советник Фертч заранее предвкушал, как Мартин или Иоганна обратятся к нему с такого рода просьбой, и был разочарован, что этого не произошло. Он специально на этот случай заранее приготовил несколько остроумных ответов. И теперь, быстро шевеля губами, поторопился, пусть хоть репортерам, выложить свои любовно подготовленные остроты.

Разговор Иоганны с Мартином протекал вяло, с длинными паузами. Хотя доброжелательно настроенный надзиратель не прислушивался к их беседе, но время шло, а о самом важном не было сказано ни слова. О своих личных делах они почти не говорили. Иоганне было стыдно, что она держится так холодно. Но что она могла сказать этому человеку, который смотрел на нее, как взрослый на ребенка, улыбаясь мудрой, доброй улыбкой? Что, собственно, их связывает? «Как ты загорела, Иоганна», — сказал он дружелюбно, наверняка без всякой обиды, скорее даже шутливо. Но Иоганне, и без того смятенной, почудился в его словах легкий упрек. Под конец она стала рассказывать ему про теорию Каспара Прекля о влиянии кино, движущегося изображения, на живопись и о том, как сильно впечатление от движущегося изображения должно повлиять на восприятие зрителем картины художника. Мартин без видимой связи с предыдущим сказал, что единственное, чего ему действительно недостает, так это возможности увидеть некоторые фильмы. Особенно ему хотелось бы посмотреть фильмы о животных. Рассказал ей, что с интересом читает «Жизнь животных» Брема. Рассказал о леммингах, этой породе плотных, короткохвостых полевых мышей с маленькими, густо поросшими шерстью ушами, передвигающихся быстрыми семенящими шажками, об их загадочных миграциях: о том, как они несметными полчищами, точно свалившись с неба, внезапно появляются в городах северной равнины и ни реки, ни озера, ни даже моря не становятся неодолимой преградой на их пути. Эти порождавшие столько споров таинственные миграции, во время которых почти все лемминги гибнут из-за неблагоприятной погоды, чумы, волков, лисиц, хорьков, куниц, собак и сов, — миграции, причины которых до сих пор не раскрыты, — очень его, Мартина, заинтересовали. По мнению Брема, улыбнувшись, заметил он, безусловно, неверно думать, будто эти «переселения народов» происходят из-за недостатка пищи или по каким-либо другим «экономическим» причинам. Затем он несколько снисходительно заговорил о теориях Каспара Прекля. Надзиратель, прислушавшись к его словам, был поражен тем, что в такие минуты муж говорит с женой о подобных вещах.