Успех - Страница 115

115

Принесли чай, он теплой волной разлился по телу. Гесрейтер некоторое время весело болтал, потом умолк, глаза его стали еще более томными. Иоганна мысленно сравнивала сидевшего рядом человека, странно притихшего, изящного, окружавшего ее нежной заботой, страстно ее желавшего, но не позволявшего себе ни малейшей вольности, погруженного сейчас в какие-то мучительные раздумья, с порывистым, резким Тюверленом. «Какого вы мнения о Тюверлене?» — внезапно спросила она. Господин Гесрейтер от неожиданности вздрогнул, от прямого ответа уклонился. Иоганна настаивала.

Выяснилось, что г-н Тюверлен не очень симпатичен г-ну Гесрейтеру. Он мялся, что-то недоговаривал, восполняя недомолвки широкими взмахами рук. Он даже вспотел. Наконец выспренно и туманно объяснил, что думал, будто Иоганна дружна с Тюверленом.

— Дружна? Как это понимать?

— Ну, дружна.

Он сидел пристыженный, виноватый, не зная, как выйти из положения. Внезапно Иоганна почувствовала жалость к этому вспотевшему от неловкости человеку, смотревшему на нее томным взглядом. Так, значит, он считал, что она спит с тем, другим. Но он и виду не подавал, был предупредителен, безропотно, как ни в чем не бывало хлопотал вокруг нее, счастливый одним ее присутствием. Богатый, влиятельный человек, избалованный женщинами. Единственный, кто сделал для нее хоть что-то реальное. Без красивых жестов, чуть ли не стесняясь ее. Она вдруг растрогалась, его доброта потрясла ее. Забыла о мухоморах и гномах, пропал куда-то и кисловатый запах. Она взяла его пухлую, холеную руку в свою — крепкую и грубоватую, и погладила. И тогда этот грузный человек задрожал всем телом и окончательно умолк. Они сидели в уголке скупо освещенного, неуютного зала. Было немного прохладно, чай был жидкий, плохо заваренный. В своем диковинном костюме, после целой ночи танцев и огорчений, после двадцати бессонных часов, сидя в этом зале, он, Гесрейтер, уже на перепаде лет, ощутил себя счастливым и смущенным, точно юноша, до глубины души захваченный чувством к любимой женщине. Ради этой сидевшей рядом женщины с ее цветущим, жарким телом и смелыми, правдивыми, серыми глазами он готов был пожертвовать многим и, если понадобится, даже отказаться от спокойной, устроенной жизни. Третий раз за свою жизнь он испытывал подлинную страсть, такую же, как в дни своей юности, и потом — когда встретился с Катариной. Он чувствовал: больше такое не повторится. Трепетно, исполненный благодарности, он бережно ответил на прикосновение ее руки.

В дверях появился слуга. Доложил, что комнаты готовы, проводил их наверх. Они поднялись по устланной грубой красной дорожкой лестнице, которой, казалось, не будет конца. Молча простились легким кивком головы. Как только слуга исчез, она позволила ему войти к ней в комнату.

В то самое время, как писатель Жак Тюверлен после недолгих раздумий над обозрением «Касперль и классовая борьба» крепко и без сновидений спал в Палас-отеле Гармиша, а Мартин Крюгер, вялый, с землистым лицом, лежал в камере одельсбергской тюрьмы (в эту ночь сны его не мучили);

в то самое время, как министр Кленк, крепкий, здоровый, со спокойной совестью слегка похрапывал, а доктор Гейер, скорчившись в неудобной, неловкой позе, откинув одеяло, терся покрасневшим лицом о скомканные подушки;

в то время, как г-н Пфаундлер, усталый и довольный, ворчливо проверял отчеты своих кассиров;

в то время, как заканчивались последние приготовления к открытию дороги через Чертово ущелье и инженеры с удовлетворением отмечали, что за все девять дней работы произошло лишь два несчастных случая, причем только один со смертельным исходом, —

в это время Иоганна Крайн-Крюгер лежала рядом с Гесрейтером. Рот у него был приоткрыт, он дышал ровно. Лицо его во сне было безмятежным и даже счастливым.

Иоганна чувствовала себя спокойной, удовлетворенной, разомлевшей. Она лежала на спине и, нежась в постели, еле слышно, почти не разжимая губ, не очень музыкально, без устали мурлыкала все те же несколько тактов старомодной песенки. Проплывали какие-то неясные, но приятные мысли, чаще других — о Мартине Крюгере и Жаке Тюверлене.

Рано утром, когда горничные отеля «Почта» в Гризау только-только пробуждались от звонка будильника и, охая и чертыхаясь, вставали с постелей, полупроснулся и Пауль Гесрейтер. Он потянулся и остался лежать с закрытыми глазами, сонный, счастливый, снова перебирая в памяти события минувшей ночи. Каким глубоким и полным было испытываемое им сейчас чувство удовлетворения, тогда как обычно после мимолетной близости с женщиной он ощущал одну только опустошенность и желание выспаться, радуясь тому, что полученное удовольствие, чем-то похожее на выполнение долга, уже позади. Осторожно, чтобы не потревожить Иоганну, лег повыше, прислушался к ее тихому дыханию. Нет, на этот раз произошло нечто совсем иное. Сейчас он почувствовал это еще острее и радостнее, чем прежде. Он любит ее. Громкое, глупое слово — любовь. Но точное. Хорошо, что Катарина невольно помогла ему. Теперь он отправится с Иоганной в длительную деловую поездку, преследующую и художественные цели, и ее делом тоже займется всерьез. Делом Мартина Крюгера, за которым она, — тут он усмехнулся, — замужем.

Она проснулась, когда за окном уже забрезжило раннее зимнее утро, и задумчиво посмотрела вокруг, без смущения, без улыбки, серьезно, не стесняясь того, что произошло. Вот и хорошо, что все так случилось. Лучше чем с Тюверленом? Быть может.

Обняв ее за шею и в полумраке нежно прижавшись к ней, Гесрейтер лениво, подавив зевок, спросил, правда ли, что Мартин Крюгер дал ложную присягу.

115