Успех - Страница 156

156

Мальчик больше не приходил. Доктор Гейер даже след его потерял. Хотел было обратиться в частную сыскную контору, поручить произвести розыски, но поборол это желание. Рукописи его книг — «История беззаконий» и «Право, политика, история» — лежали на полке, аккуратно сложенные и связанные. Зарастали пылью. Адвокат ждал. Вел дела, сложные дела. Инфляция, ежедневное чудовищное обесценение всего, что вчера еще имело цепу, порождало бешеную спекуляцию и вносило такую сумятицу, такой хаос во все вопросы, связанные с правом собственности, что у любого набившего руку адвоката не было отбоя от дел. За несколько недель доктор Гейер разбогател. Если мальчик придет еще раз, можно будет не скупиться. Адвокат знал, что в истории с отравлением собак замешан фон Дельмайер. Он то терял надежду, то снова начинал надеяться. Может быть, мальчик все-таки придет к нему сейчас, снова потребует у него помощи, — так, между прочим, в своей обычной пренебрежительной, вызывающей и такой неотразимой манере. Доктор Гейер ждал. Но мальчик не приходил, как сквозь землю провалился. Возможно, нет, безусловно, потому, что и он был связан с делом об отравлении. Оно было окружено какой-то зловещей таинственностью. Адвокату не удалось выяснить никаких подробностей. Казалось, там, наверху, никак не могут решить — то ли вообще замять это дело, то ли, напротив, раздуть. Тут явно была замешана политика. С тех пор как в министерстве юстиции сидит Кленк, все, связанное с политикой, стало темно и неясно.

Доктор Гейер совсем перестал думать о себе, слишком много курил, ел, когда придется, мало спал. После покушения он отпустил рыжеватую бородку, почти не прихрамывал, совсем избавился от нервного подергивания век. Напряженно, тревожно следил за политикой Кленка. Да, справедливость требует признать, что сегодня в Баварии больше организованности и порядка, чем раньше, отношения с имперским правительством наладились, дурацким выходкам «патриотов» положен предел, крикливые манифестации не в чести. Но это ненадолго и добром не кончится. Мир, растоптанный диктатурой и насилием, мир, где нет справедливости, немыслим, он не имеет права на существование.

Напряжение адвоката еще возросло, когда болезнь свалила Кленка в постель. Сперва на несколько дней, потом на такой срок, что зашатался весь установленный им режим. Адвокат собрался, напружился, готовый к прыжку, продолжая ожидать. С помощью каких-то сложных софизмов он убедил себя, что политика Кленка, дело об отравлении собак и судьба его мальчика теснейшим образом связаны. Все, связанное с Кленком, связано и с Эрихом. Все, происходящее в мире, имело касательство к Эриху.

Как раз в такую минуту напряженного ожидания ему позвонила Иоганна. В этой баварке он всегда улавливал какое-то сходство с Эллис Борнхаак: сейчас ее голос, точно резкий толчок, пробудил в нем глубоко затаенные чувства. Они с Эрихом так отчуждены друг от друга только из-за его собственной индифферентности. Он с головой ушел в теоретические изыскания, стал индифферентен к беззакониям в реальной жизни. Взять хотя бы дело Крюгера. Из каких-то глубин поднялись суеверные мысли о вине и расплате. Вся история с мальчиком только справедливое возмездие за то, что он недостаточно энергично хлопотал о Крюгере.

Поэтому к телефонному звонку Иоганны адвокат отнесся как к знаку свыше. Пригласил Иоганну к себе домой, принял в сумрачной комнате, где на столе среди груды газет и судебных дел стояла тарелка с объедками. Она села на тот самый стул, где не так давно сидел его мальчик. Адвокат внимательно посмотрел на нее и отметил про себя, что ее твердость уже не так тверда, уверенность не так уверенна. Да и он сам был менее официален, даже попросил у нее позволения закурить; оба почему-то чувствовали себя неловко.

Взглянув в его голубые умные глаза, Иоганна немедленно вспомнила другого и с большим трудом заставила себя думать о деле, ради которого пришла. Она сказала, что, послушавшись его совета, пыталась пустить в ход «светские связи». Обращалась и к богу и к черту. И задумчиво, с горечью, повторила: «Да, и к богу и к черту», — перебирая про себя имена Тюверлена, Пфистерера, министра юстиции Гейнродта, г-жи фон Радольной, кронпринца Максимилиана, тайного советника Бихлера, историка искусства Леклерка, Гесрейтера, шалопая. Потом, закусив верхнюю губу, замолчала, замкнулась. Адвокат опустил глаза, посмотрел на ее ноги — сильные, в светлых чулках и прочных, добротных туфлях, далеко не таких элегантных и изящных, как туфли молодого коммерсанта Эриха Борнхаака.

— Пользы не было никакой? — помолчав, спросил он.

— Никакой, — подтвердила Иоганна.

— Вы любите животных? — внезапно, без всякой связи, спросил он. — Я терпеть не могу собак и кошек. Не понимаю, как можно обзаводиться этими тварями. Сейчас назревает страшный скандал, — он не смотрел ей в глаза, — что-то там с отравлением собак.

Иоганна смотрела на его рот, затененный рыжеватой бородкой, — он закрывался и открывался, словно жил самостоятельной жизнью, отдельной от человека, произносившего слова.

— И тут тоже замешана политика, — сказал адвокат Гейер.

Прерывисто вздохнув, проглотив слюну, Иоганна спросила:

— Убийство депутата Г.?

Побелев, адвокат наклонился к ней:

— С чего вы это взяли?

Иоганне стало страшно, она помолчала, потом, обдумывая каждое слово, ответила:

— Наверное, только потому, что и об отравлении, и об убийстве депутата Г. прочла одновременно в одной и той же газете.

156