Бени проводил тараторку-сестру до дверей ателье Прекля на Габельсбергерштрассе и отправился на Унтерангер. Как ни обрадовался сыну старик Каэтан Лехнер, он напустил на себя суровость, заворчал. Подумать только, какая честь! Соизволили домой явиться!
Старику не везло. Он несколько недель сряду вел переговоры с Пернрейтером, владельцем яично-желтого дома, с посредниками и маклерами, с настоящими стряпчими и с темными дельцами, а кончилось тем, что яично-желтый дом купил какой-то иностранец, прямо из-под носа утащил. К тому же галицийский еврей. Выходит, прав этот Кутцнер и его «истинные германцы». И, уж во всяком случае, то, что он говорит, понятно всякому, не в пример Бени с его дурацкой брехней. Ну, словом, капитализм ли виноват или виноваты евреи, а «комодик» Каэтан Лехнер продал, яично-желтый дом так и не заполучил, и от его мечты, от его дури остался один пшик.
Он долго раздумывал и колебался, но в конце концов все-таки купил дом на Унтерангере, где жил до тех пор и где помещалась его лавка старинной мебели. Надо сознаться, посещение кадастровой комиссии и деловитое оформление документов на куплю-продажу дома несколько утешило Каэтана Лехнера. Но когда он объявил жильцам, что теперь у них новый домовладелец и представился им в качестве такового, его опять постигло тяжкое разочарование. Они не только отнеслись к новости равнодушно, но и не проявили никаких почтительных чувств. Обход четырех квартир он совершил, облаченный в черный долго-полый сюртук. Тем не менее жильцы так и не пожелали взять в толк, что теперешний Каэтан Лехнер не тот, кем был вчера. Например, Гаутсенедер с третьего этажа заявил, что раз Лехнер теперь хозяин, пусть соизволит заняться починкой отхожего места, а когда Лехнер сказал ему, что не потерпит такого тона, этот Гаутсенедер, пес бесстыжий, прямо-таки вытолкал его за дверь. И это в его собственном доме! Лехнер решил судиться с жильцом, но стряпчий отсоветовал ему — он, мол, только повесит себе на шею бесконечную тяжбу с сомнительным исходом. В эти подлые времена, когда крысы социализма со всех сторон подтачивают священное право собственности, домохозяева совершенно бесправны, поэтому Лехнеру надо прежде всего вступить в союз домовладельцев. Каэтан Лехнер вконец разбранился тогда с Бени. Кто как не он и его милейшие дружки виноваты в том, что человеку какают на голову в его собственном доме?
Он вступил в союз домовладельцев, но там царило глубокое уныние. Хозяева тратили на содержание и ремонт домов больше, чем получали от жильцов, — государство поддерживало квартплату на самом низком уровне. Сволочное время, всем заправляют болваны. Какой смысл сидеть на деньгах, когда они сами собой уплывают из-под задницы? Каэтан Лехнер был не дурак, он ловчил, сразу старался реализовать деньги, скупал у подпольных воротил акции, спекулировал. Но «комодик» был продан, деньги Лехнера, если перевести их на доллары, все более обесценивались. Вот он уже и домовладелец, а в люди так и не выбился. Похоже, остаться ему до скончания веков «трехчетвертьлитровым» рантье. Лехнер очень рассчитывал, что на перевыборах правления клуба игроков в кегли, членом которого он состоял, его выберут председателем. Но и тут его оттеснили. Домовладельца Лехнера выбрали только вице-председателем, хотя он и пожертвовал клубу новое знамя.
Поэтому, как только пришел Бени, старый Каэтан остервенело накинулся на него. Во всем виноваты они, красные братцы, красные псы. Он поносил Анни и ее Прекля, этого чужака, клялся, что обязательно вступит в партию «истинных германцев». Бени отвечал спокойно, разъяснял суть дела короткими, понятными фразами. Обычно такие логические объяснения приводили старика в ярость. Но сегодня он довольно быстро успокоился. Дело в том, что у него была тайна, наполнявшая его радостью. Видя, что деньги все больше обесцениваются, он решил купить себе билет в Голландию и обратно, действительный в течение двух месяцев. Написал голландцу, что хотел бы еще разок лично для себя сфотографировать «комодик», на что голландец ответил согласием, с одним лишь условием, чтобы г-н Лехнер не помещал фотографий в прессе. Так что в кармане у него лежали и письмо, и железнодорожный билет в Голландию и обратно, и бумага, выправленная кадастровой комиссией, свидетельствующая, что дом на Унтерангере принадлежит ему. Старик испытывал некий душевный подъем — что там ни говори, а только человек, достигший известного положения, может просто так, за здорово живешь, взять и прокатиться в Голландию. Поэтому он облегчил душу сравнительно короткой очередью брани и пришел в миролюбивое настроение. За крендельками, пивом и редькой отец с сыном провели вполне дружный вечер.
Доктор Гартль, новый директор департамента министерства юстиции, разъяснял всем и каждому в «Мужском клубе», почему, в отличие от министра Кленка, он не поддерживает прошения о помиловании доктора Крюгера и вообще стоит за более жесткую линию поведения относительно имперского правительства, за политику, по духу своему близкую к политике «истинных германцев».
Выделяясь элегантностью среди не слишком отесанных завсегдатаев клуба, этот честолюбец оживленно излагал убедительные для слушателей доводы, то и дело поглаживая плешь белыми холеными пальцами.
Все отлично понимали, почему гордец Гартль с такой готовностью рассказывает им о своей нынешней политической ориентации: надеется стать преемником Кленка. В большинстве своем они были на стороне Гартля и следили за его стараниями с благожелательным интересом. Слушателей у него набралось много — в этот день в клубе было не протолкнуться от народа. Днем парило, к вечеру наконец пошел дождь; теперь он равномерно струился с темно-серого вечернего неба, вливаясь прохладой в настежь открытые окна. Разморенные дневным зноем господа понемногу приходили в себя, охотно высказывали свои соображения, охотно выслушивали чужие.