Успех - Страница 161

161

В кружке возле Гартля был и Пятый евангелист, и доктор Зонтаг, главный редактор «Генеральанцейгера». Доктор Зонтаг то снимал пенсне, то снова надевал, беспокойно дергал его за шнурок, пытаясь хоть что-нибудь прочесть на лице Рейндля. А тот с каким-то противным упорством не сводил круглых глаз с Гартля, и доктор Зонтаг не обнаруживал на его бесстрастном лице ни одобрения, ни недовольства. Слушал Гартля и осторожный, элегантный г-н фон Дитрам. Новый премьер-министр уже довольно прочно обосновался на своем посту, пустил хотя и тонкие, но крепкие корни. Он не любил привлекать к себе внимания, и его друзья повторяли, что хорош только тот премьер-министр, которого не видно и не слышно. Пока красноречивый Гартль разглагольствовал, он осторожно, исподтишка тоже поглядывал на Пятого евангелиста. Фон Дитрам понимал — песенка Кленка спета. Недаром Гартль — а он знает, что к чему! — говорит таким тоном, точно уже сидит в министерском кресле.

Когда директор департамента министерства юстиции сделал паузу, чтобы перевести дух, Пятый евангелист перешел к другому столу. Там тоже обсуждали болезнь Кленка. Не повезло этому самому Кленку. Могучий, как дуб, а не успел дорваться до власти и, надо же, свалился! Сыпались анекдоты, насмешки. Прямодушный Мессершмидт, председатель сената, не вынес такого злоречия. Он и сам терпеть не мог Кленка. Но до чего же это гнусно — стоило человеку пошатнуться, и с каким низкопробным удовольствием все накинулись на него! А все потому, что он одаренней их. Мессершмидт, статный краснолицый мужчина со старомодной, окладистой, тщательно расчесанной бородой и глазами навыкате, слушал пошлую, брюзгливую болтовню, неуклюже поворачиваясь то к одному сплетнику, то к другому. Потом вдруг сам вмешался в разговор и произнес речь о незаурядной музыкальности Кленка. Контратака была странноватая, но не такая уж слабая. Старика Мессершмидта слушали несколько насмешливо, но не без сочувствия. Г-н фон Дитрам тоже перешел к этому столу. Его, как магнитом, влекло к Рейндлю. Он ждал, что тот хоть как-то проявит свое отношение к перемещениям в министерстве юстиции.

Как только Мессершмидт заговорил, круглые карие глаза Рейндля впились в старика. Он подумал — смотрите-ка, этот Мессершмидт вполне приличный человек. Подумал — жаль, что Прекль не пожелал ехать в Россию. Подумал — пожалуй, сейчас самое время намекнуть доктору Зонтагу, чтобы тот начал кампанию в защиту Крюгера. Подумал — непонятно, почему столько людей, к примеру, он сам, так любят Мюнхен, хотя там живут мюнхенцы. И Прекль привязан к Мюнхену, и Пфаундлер, и Маттеи, и Клере Хольц, люди, непохожие друг на друга и отнюдь не кретины.

Мессершмидт замолчал, молчали и остальные. Им было неуютно из-за Рейндля, который сидел среди них, словно воды в рот набрал. Очень он неуютный человек. Да, конечно, он из старинной мюнхенской семьи, и стоило ему заговорить, как начиналось настоящее извержение местного наречия, такого мюнхенского диалекта, что красочнее не услышишь на обоих берегах Изара. Если кто-нибудь выражал сомнение в экономических талантах южнобаварского населения, мюнхенцы хвастливо говорили: «А что вы скажете о нашем Пятом евангелисте?» Но факт оставался фактом, страшноватый он был человек, этот Пятый евангелист. И выглядел, и думал, и поступал решительно не по-мюнхенски, и было бы совсем неплохо, если бы он вдруг провалился сквозь землю.

А Пятый евангелист продолжал молчать. И особенно громкими казались веселые голоса игроков в старинную франконскую игру гаферльтарок, со всего размаху хлопавших картами об стол в соседней комнате и сопровождавших каждый ход солеными шутками.

За столом, где сидел Рейндль, разговор перешел на «истинных германцев». Их движение распространялось с быстротой ветра, они уже формировали регулярные военные отряды, открыто проводили военные учения. Был у них и штаб — настоящее верховное командование. Возглавлял его, разумеется, Руперт Кутцнер. Его везде так и называли — фюрер. Кутцнера окружали приверженцы — старики и юноши, бедняки и богачи, они жаждали лицезреть спасителя, жертвовали деньги, кадили ему. Тайный советник Дингхардер, один из совладельцев пивоваренного завода, рассказывал, что особенно льнут к Кутцнеру женщины — их с ума сводили его крошечные усики, молодцеватый вид, безукоризненно ровный пробор. Тайного советника поразила старуха генеральша Шпёрер; дребезжащим голосом она воскликнула, что день, когда она увидела фюрера, был счастливейшим в ее жизни. Все единодушно признавали, что никто и никогда не был так популярен в Баварии, как Руперт Кутцнер.

Господин фон Рейндль слушал эту болтовню, равномерно однозвучную, как дождь за окном. Еще бы Дингхардеру не расхваливать Кутцнера! Кутцнеровские собрания происходили в пивных погребках, потребление пива резко возросло в последнее время. У Рейндля стало так невкусно во рту, словно он всю ночь пьянствовал. Он заговорил — кто-кто, а он мог себе позволить выложить этим людишкам все, что о них думает. Авось исчезнет мерзопакостный вкус во рту.

— Вполне понятно, почему за Кутцнером бегут молокососы, — сказал он. — Им хочется приключений, хочется играть в полицейских и воров. Они в восторге, когда их ублажают цацками, позволяют красоваться в мундирах, дают в руки огнестрельные игрушки и загадочные открытки, на которых резиновые дубинки и винтовки именуются «резинками» и «пугачами». А если еще вбить им в головы, что это не игры, а патриотические деяния и что на их стороне все благомыслящие граждане, они и вовсе полезут за вами в огонь и в воду.

161