Успех - Страница 164

К оглавлению

164

Неделю назад он сказал себе, что, если еще через неделю не сможет прийти в свой министерский кабинет, у его врагов окажется чересчур много преимуществ и они съедят его. И вот эта неделя прошла. Сердцем он, пожалуй, еще надеялся, головой — нет.

А когда, беспомощно распростертый в постели, перестал надеяться и сердцем, им овладела неистовая ярость. Он никого не подпускал к себе, три дня ни с кем не разговаривал. Все время стонал, рычал, вопил таким страшным голосом, что жена холодела от страха.

На четвертый день его навестил доктор Франц Флаухер. К полному изумлению г-жи Кленк, он принял министра просвещения и вероисповеданий. Тот привел с собою таксу, был исполнен торжественной и благочестивой кротости. Не расположенный подыгрывать ему, Кленк сразу перешел на деловой тон, сказал, что не имеет понятия, каково положение дел, с невинным видом осведомился у коллеги, кто сейчас первая скрипка в министерстве юстиции. Флаухер прикинулся, будто не понимает вопроса, попытался перевести разговор на другое. Видимо, Гартль, не сдавался Кленк. Оттягивая пальцем воротничок, Флаухер выдавил из себя, что нет, по его впечатлению, это Мессершмидт.

Кленк расхохотался. Хохотал, хотя от хохота сотрясались его внутренности и усиливалась боль. Хохотал долго — выходит, Гартлю все-таки не удалось вылезти вперед.

Сбитый с толку, но по-прежнему благочестиво кроткий Флаухер пробормотал, что не следовало бы коллеге Кленку так безбожно смеяться. Судьба шлет нам испытания, дабы человек подумал о своей душе и раскаялся. Во всяком случае, такие чувства волновали его, когда дважды в жизни он долго и тяжко болел. Сперва Кленк не прерывал Флаухера, но когда тот в третий раз упомянул о смирении, сказал негромко, но отчетливо:

— Знаете что, Флаухер, вы довольно скоро станете премьер-министром и будете тогда лизать мне задницу.

Затем повернулся лицом к стене, так что министру просвещения и вероисповеданий ничего не осталось, как удалиться в сопровождении таксы Вальдман, покачивая головой и сокрушаясь при виде такой гордыни и приверженности к низменным удовольствиям.

21
Господин Гесрейтер ужинает в Берлине

Господин Гесрейтер с наслаждением вдохнул воздух мюнхенского Центрального вокзала. Право, даже дым и копоть пахли здесь лучше, чем во всем остальном мире. Сдав вещи на хранение, он вышел на площадь. Трость с набалдашником из слоновой кости звонко и весело застучала по мостовой. Он был в пальто, другое, не уместившееся в чемодан, перекинул через руку. Г-н Гесрейтер не стал вызывать на вокзал своего шофера с машиной: ему казалось забавнее вернуться домой вот так — в ярко-голубом вагоне городского трамвая. Он полной грудью дышал воздухом Баварского плоскогорья, одобрительно смотрел на круглоголовых мюнхенцев, одобрительно прислушивался к характерному диалекту кондуктора. Нарочито слегка толкнул соседа, только чтобы сказать: «Извиняйте, господин хороший».

Дома г-н Гесрейтер обошел все свои уютные, тесно заставленные мебелью комнаты. Такую мебель люди заказывали себе лет сто назад, когда царил так называемый стиль бидермейер. Столы были загромождены всякой чепухой, гротескными масками, уродцами. Были там и модели кораблей, и заспиртованный эмбрион, и череп крокодила, и марионетки из старинного кукольного театра, и давно вышедшие из употребления музыкальные инструменты, и даже орудия пыток. Стены были впритык увешаны картинами невзыскательного вкуса, гравюрами в прадедовских черных и коричневых рамах; висели они и в отхожем месте вкупе с эоловой арфой, которая нежным звоном оповещала о приходе и уходе посетителя. Повсюду глаз натыкался на изделия мюнхенской старины — на густо затканные золотом женские головные уборы столетней давности, на модели зданий, в том числе и большую модель собора, чьи недостроенные башни были наспех завершены куполами, — того самого собора, что составлял как бы особую примету города Мюнхена. Строги и изысканны были только комнаты, отведенные под книги и ценные картины.

Итак, г-н Гесрейтер обходил дозором свой обожаемый дом, касался дверей, всего, что подвертывалось под руку, освещал картины то под одним углом, то под другим, садился то в одно, то в другое уютное кресло, наслаждаясь их удобством. Облачился в просторный, фиолетового цвета халат, поглядел на себя в зеркало — на свое пухлое лицо, уже не украшенное бачками, на маленький чувственный рот. Он потянулся, сладко, с удовольствием зевнул, подвигал руками. Какое блаженство — вернуться к себе, в свой собственный дом, снова увидеть собственные картины и мебель, войти в местечко с эоловой арфой. Ничто на свете не сравнится с радостью возвращения домой, слияния со своим отрадным, благодатным прошлым.

Вечер г-н Гесрейтер решил провести в «Мужском клубе». Он заранее предвкушал встречу с друзьями и знакомыми после долгого заграничного путешествия, свои рассказы о путевых впечатлениях, значительный вид, с каким он будет сравнивать обычаи Мюнхена с обычаями всего остального мира. Разумеется, после долгой отлучки смотришь на родной город особенно критически, но по существу эта критика — лишь замаскированная горячая хвала.

Действительно, первые четверть часа в клубе г-н Гесрейтер был совершенно счастлив. Пока не случилась непредвиденная неприятность. По дороге в клуб ему повстречался отряд «истинных германцев», которые шагали с барабанным боем под кроваво-красными знаменами. Все еще под впечатлением слышанных за границей разговоров, г-н Гесрейтер считал эти патриотические общества со всей их бутафорией смехотворной комедией и отпустил в клубе какую-то шуточку на этот счет. К полному изумлению Гесрейтера, его собеседник, хорошо осведомленный, всегда бодро-оживленный директор департамента министерства юстиции г-н Гартль сразу словно защелкнул лицо на замок и сказал, что придерживается другого мнения. Еще больше изумился Гесрейтер, когда и величавый г-н фон Дитрам, мягко и вместе с тем решительно осудил его невинную шутку, а художник Бальтазар фон Остернахер заявил, что к Руперту Кутцнеру и его движению можно относиться как угодно, только не как к веселой комедии. А барон Тони Ридлер напрямик заявил, что кому не ко двору «истинные германцы», тот сам не ко двору в этой стране, и его лицо вдруг стало устрашающе свирепым. Сбитый с толку, г-н Гесрейтер спросил, каково в таком случае отношение к «патриотам» министра Кленка? К своему вящему изумлению, он услышал в ответ, что точка зрения г-на Кленка никого не интересует, после чего по адресу министра посыпались весьма ядовитые остроты. Г-н Гесрейтер остолбенел. Значит, Кленк уже не бесспорный диктатор Южной Германии? Выходит, он впал в немилость? Бедный, растерявшийся г-н Гесрейтер! Он заблудился в своем родном городе. «Пока зеленый Изар стены города омывает, будет в наших домах царить благообразный уют», — поется в старинном мюнхенском гимне. В этот вечер г-н Гесрейтер ощутил, что с благообразным уютом стало неблагополучно. Он рано ушел домой.

164