Успех - Страница 165

165

Сперва пешком. Дойдя до Галереи полководцев, обнаружил — и это открытие отнюдь не исправило его настроения — что уже не на Галерее, а на самой улице собираются установить очередное страшилище, очередного каменного урода. Как он будет выглядеть, пока еще нельзя было разобрать ни в целом, ни в частностях. Но что помешает движению, сомневаться не приходилось.

Говоря по правде, г-н Гесрейтер намеревался в тот же вечер позвонить г-же фон Радольной. Теперь ему что-то расхотелось. Он зажег свет во всех комнатах, однако встреча с моделями кораблей, эловой арфой, книгами была омрачена.

Вконец огорченный, он улегся на свою кровать из благородных сортов дерева, широкую, низкую, в стиле бидермейер, украшенную позолоченными изображениями экзотических зверей. Эту первую ночь после возвращения домой он спал плохо. Огорчение сменялось негодованием, негодование — приливом энергии. Ворочаясь на бидермейеровской кровати, коммерции советник Гесрейтер жаждал что-то немедленно предпринять, строил проект за проектом. Идиотское чесание языков в «Мужском клубе». Его французские планы расширения предприятий «Южногерманской керамики». Новый урод возле Галереи полководцев. Серия «Бой быков». Выпуск по-настоящему художественной керамики. Кутцнер с его знаменами, со всей его шайкой. Он, Гесрейтер, когда-нибудь опять бросит вызов, устроит демонстрацию протеста, и такую, что у господ мюнхенцев глаза на лоб повылезают. Впрочем, как только он вспомнил свирепое лицо Ридлера, у него по спине поползли мурашки.

Утром он совсем было решился позвонить г-же фон Радольной, но снова передумал. После вчерашнего вечера, после бессонной ночи г-н Гесрейтер как-то потерял уверенность в себе. Атмосфера города менялась с поразительной быстротой. Он уже не понимал, как ему следует держаться с г-жой фон Радольной, и решил сперва разузнать, что же все-таки происходит. Для этого он надумал пообедать с г-ном Пфаундлером. У него тонкое чутье, осведомленнее человека не сыщешь. Пфаундлер сразу сообщил, что Кленк вышел из игры. Его это не радовало. Для обозрения, да и для прочих пфаундлеровских предприятий было бы весьма недурно, чтобы у власти стоял человек с железным кулаком и хотя бы намеком на мозги, а не круглый болван, какими тут кишмя кишит. Но, будучи дальновидным дельцом, Пфаундлер принял меры и на случай перемены власти: подарил отрядам Кутцнера знамена, знаки различия, всякую патриотическую бутафорию. К тому же он считал, что часть вины лежит и на самом Кленке. Не должен человек, занимающий такое положение, министр, валять дурака из-за бабенки, из-за этой Инсаровой, — может быть, г-н Гесрейтер ее помнит.

В ответ на осторожный вопрос Гесрейтера он рассказал, как обстоят дела у г-жи фон Радольной. Да, она тоже потерпела крушение. Пфаундлер заявил это так уверенно, что сомневаться в его правоте не приходилось. Как же случилось, что именно она, наименее запятнанная, стала мишенью грязных сплетен о мюнхенском королевском дворе, наводнивших город, когда встал вопрос о конфискации имущества владетельных князей? После долгой отлучки г-н Гесрейтер просто отказывался понять свой родной город. Но так или иначе репутация Катарины погублена. Впрочем, она разумная женщина, отдал ей должное г-н Пфаундлер, она подчинилась обстоятельствам, собирается уехать куда-нибудь, даже предполагает продать свое поместье Луитпольдсбрун. Он всячески поддержит ее, особенно если она добьется успеха в обозрении. Кстати, быть может, г-на Гесрейтера заинтересует предложение — совместно с ним купить Луитпольдсбрун и открыть там гостиницу, или санаторий, или еще что-нибудь в этом роде?

Господин Гесрейтер совсем растерялся. Внезапный и печальный поворот в судьбе Катарины глубоко взволновал его золотое мюнхенское сердце. Вот бы сию секунду броситься к ней, прижать к своей всепрощающей груди, доказать на деле, что коммерции советник Пауль Гесрейтер — несокрушимый оплот в беде. Но шалишь, он стреляный воробей, хватит с него демонстраций, сейчас ему нельзя поддаваться порывам чувств. Прощаясь с г-ном Пфаундлером, он вдруг заявил, — и сам при этом удивился, — что завтра уезжает по делам в Берлин самое малое на неделю. Берлин даст ему возможность обдумать на свободе изменившееся положение в Мюнхене и отсрочить встречу с г-жой фон Радольной — впрочем, эти мысли он таил даже от себя.

Господин Гесрейтер давно не был в Берлине, и огромный город его поразил. Он проехал по улицам, ведущим из центра в западную часть — по Леннештрассе, по Тиргартенштрассе, по Гитцигштрассе, по Курфюрстендам. Глядел на поток машин, который то неодолимо катился вперед, то вдруг замирал, чтобы через мгновение снова хлынуть. Наблюдал, как бесперебойно работает все, что управляет этим движением, — автоматические сигналы остановки, «зебры», регулировщики, световые сигналы — желтый, красный, желтый, зеленый. Бесцельно сел в вагон надземной железной дороги и отправился на ту площадь в центре города, где скрещиваются бессчетные рельсовые пути, где, один над другим, один под другим, поезда то пересекают путь друг другу, то друг друга обгоняют. Выйдя из вагона метро, увидел дома, дома, людей, людей без конца и краю. По длинному туннелю, пролегающему под центром города, всегда бежала толпа озабоченных людей, спешивших на поезд в другом конце туннеля. Увидел, что миллионы жителей этого города не останавливаются на перекрестках, чтобы обменяться сплетнями, а сосредоточенно, но без напускной важности несутся по своим надобностям. Увидел людные рабочие кварталы, подрагивающие автобусы, универсальные магазины. Грандиозные, зазывно освещенные дворцы увеселений — кафе, театры, кинематографы, — десятки, сотни, тысячи этих дворцов, битком набитых людьми. Демонстрации крайне правых в окружении полиции — все участники в спортивных куртках и головных уборах, многочисленные отряды со знаменами, шествующие военным строем. Бесчисленные демонстрации крайне левых в окружении полиции, несущие эмблему Союза пролетарских республик России — пятиконечную звезду, серп и молот. Увидел улицы, ведущие за город, к цепи озер, в чахлые, застроенные многоэтажными домами перелески, и все они кишели людьми, автомобилями, автобусами. Легко приходящий в восторг, он с наслаждением впитывал разноликую жизнь кипучего, остро ощущающего свое бытие огромного города, его протяженность, четкую работу всех его органов.

165