Успех - Страница 168

168

Пришел фон Дельмайер. Радуясь его освобождению, оба перестали разыгрывать пресыщенность, по-мальчишески веселились. Наконец решили, что пора снять с Иоганны маску. Тут выяснилось, что нет каких-то приспособлений, чтобы сделать это разработанным ими новым способом. Иоганна не возражала и против старого. Ей предложили смазать лицо вазелином, потом лечь на оттоманку. Вставили в ноздри бумажные трубочки, попросили закрыть глаза. Ловкими, привычными движениями наложили на лицо слой холодной массы. Она лежала, скрытая гипсовой маской, безразличная, оцепеневшая, ее физиономия окаменела, глаза были залеплены, губы стиснуты. В мозгу мелькали обрывки мыслей. Лежишь тут, как в могиле, придавленная сырым землистым покровом, задохлась бы, не будь этих тоненьких бумажных трубочек. А те двое расхаживают по комнате, болтают вполголоса, посмеиваются. Она сейчас целиком в их руках — наверно, отпускают на ее счет непристойные шуточки. Впрочем, нет, она вдруг, слово за словом, услышала их разговор. Дельмайер рассказывал — напугать ее хотел, что ли? — гротескную и жестокую историю о том, как он снимал маску с умершего актера. Он никак не мог отодрать гипс с лица покойника, ну никак, хоть тресни! Форма словно приклеилась, приросла. А все потому, что Дельмайеру захотелось сделать слепок и с шеи, с кадыка. Уж он тянул и так и эдак, но загнутые края под челюстью стали как железные. Наконец рванул с такой силой, что отодрал маску. Но одновременно вывихнул мертвецу нижнюю челюсть. Язык вывалился до самой шеи. Из разинутой пасти вырвался вздох. Г-н фон Дельмайер всякого навидался во время войны, но тут и он струхнул. Впрочем, ничего сверхъестественного в этом не было: просто в трахее застоялся воздух и теперь он вышел через голосовую щель.

Погребенная под гипсом, Иоганна слушала историю Дельмайера, слушала смех молодых людей и твердила себе: «Лежи спокойно. Не вздумай подавать знаки свободной рукой. Им только этого и надо». Усилием воли она замкнула слух, ушла в себя, ее мысли стали сбиваться. Гипс нагрелся, давил на лицо, сжимал его. Голоса молодых людей долетали до нее из бесконечной дали. Если она умрет, позаботится ли кто-нибудь о заключенном Крюгере? Кто-то, наклонившись над ней, проверил, достаточно ли затвердел гипс. В окружавшей ее темноте плясали яркие пятна. «Еще две минуты», — раздался голос шалопая, гулкий, хотя и не громкий. Потом она услышала высокий, свистящий смех фон Дельмайера, и снова, уже не над ней, а вдалеке, что-то сказал шалопай. В пестрой темноте возникло его лицо, оно, как лица на полотне экрана, все приближалось, становилось нечеловечески огромным. Стояло перед ее закрытыми глазами, дерзкое, бесстыдно-порочное.

Прошло десять нескончаемых минут прежде, чем с нее сняли гипс. Иоганна глубоко вдохнула воздух, села, еще раз вздохнула. Те двое, в одних рубашках, возились со слепком. Приходя в себя, она думала, что реальное лицо Эриха ничуть не похоже на возникшее перед ней, когда глаза ей ослепил гипс. Цветущее, прекрасное мальчишеское лицо. Умываясь, она думала о том, как меняется картина мира, стоит человеку погрузиться во мрак и ощутить на своем лице самую ничтожную тяжесть. Сколько ей причудилось нелепиц. Жизнь несложная штука, а у кого она сложна, тот сам и виноват. Она хочет этого мальчика, этого Эриха Борнхаака, а он хочет ее. У него красивое лицо, живой, быстрый ум, опыт, нажитый в годы военных испытаний. В ту минуту она была полна огромной, необъятной нежности к нему.

Фон Дельмайер предложил заглянуть в ресторанчик «Гайсгартен»: там их ждал молодой Людвиг Ратценбергер. В «Гайсгартене», где собираются «патриоты», всегда весело. Иоганна должна хоть разок взглянуть на это своими глазами, тем более что Людвиг Ратценбергер шикарный парень. Но Иоганне не терпелось остаться наедине с Эрихом. Она сослалась на усталость. Фон Дельмайер был ей отвратителен. Но как в детстве Иоганне непреодолимо хотелось незатейливых лакомств из гумми и сахара, так называемых сахарных змеек, которые считались вредными и поэтому были ей запрещены, так сейчас ее непреодолимо тянуло к шалопаю Эриху Борнхааку. Наконец тот сказал, что ладно, он проводит Иоганну домой, а потом присоединится к Дельмайеру и Ратценбергеру в «Гайсгартене».

Они шли вдвоем и молчали, и стоило Эриху заикнуться, как Иоганна пригласила его к себе.

Когда он взял ее, она облегченно застонала. Иоганна давно уже понимала, что все произойдет именно так, что наслаждение будет острым, но безрадостным. Лежа в его объятиях, она ни на минуту не забывала, что ее любовник — пустопорожний шалопай.

Он уснул, а она лежала рядом с ним, успокоенная, ничуть не пристыженная. Его красивое, порочное лицо стало во сне совсем детским, с очень красных губ слетало легкое, свежее дыхание. Иоганна думала о том, с каким сознанием собственной правоты поносили бы ее почти все жители этого города, этой страны, да и вообще все ее современники, узнай они, что она спит с подобным молодчиком в то время, как заключенный Мартин Крюгер заперт в тюремной камере. Думала о самоубийстве своей подруги, Фанси де Лукки, о котором узнала из газетной заметки со смазанной буквой «е». Думала о том, как все-таки удивительно, что именно в этот день шалопай стал ее любовником. Как удивительно, что можно в здравом уме и твердой памяти окунуться вот в такую грязь и, в особенности, как удивителен сам человек — это двуногое существо, которое стоит по колено в дерьме, а головой касается небес, которое при пустом брюхе и неутоленной похоти способно лишь на пошлейшие мыслишки об удовлетворении естественных надобностей, а набив брюхо хлебом и утолив похоть, немедленно возносит к облакам утонченные помыслы и чувства. С брезгливой нежностью она загрубелой рукой погладила спящего по голове, еле слышно, почти не разжимая губ, замурлыкала песенку. Он проснулся и доверчиво, чуть нагловато улыбнулся ей.

168