Успех - Страница 172

172

До той ночи, когда она сошлась с шалопаем, Иоганна чувствовала какую-то неловкость при мысли о встрече с Мартином Крюгером, оттягивала ее. В последний раз она была у него еще до поездки во Францию. А теперь с нетерпением ждала этого свидания, люто ненавидела врагов Мартина, была полна нежности к нему.

На подвижном лице Мартина Крюгера каждое душевное движение отражалось с не меньшей непосредственностью, чем на лице ребенка. И сейчас, когда он увидел Иоганну, его посеревшее, немного отекшее лицо мгновенно так осветилось, что ее пронзило горестное недоумение — как это она могла так долго его не видеть? В нем не осталось и тени манерности, слащавости. Исчез тот, давний Мартин, исчез и другой, отупелый, ушедший в себя. Родился новый человек — открытый, обаятельный, живой, без всякой рисовки.

Между тем положение его в одельсбергской тюрьме отнюдь не улучшилось. Человек с кроличьей мордочкой стал сам не свой, все время держал нос по ветру, но унюхать ничего не мог. Столько перемен среди министерского начальства, а у него почти не осталось времени. Вдруг о нем забудут? Беда, если придется выйти в отставку с пенсией по двенадцатому разряду. Конечно, Гартль влиятелен, но покамест делами в министерстве заправляет Мессершмидт. Будущее темно, ох как темно! «Истинные германцы» создали свое, параллельное правительство, очень сильное. Но кто знает, что из всего этого получится? Стрелка политического барометра все время колебалась, вместе с ней колебался и человек с кроличьей мордочкой.

Стоило этой стрелке чуть-чуть дрогнуть, стоило начальнику исправительной тюрьмы Фертчу немного изменить точку зрения на расстановку сил в министерстве — и Мартин Крюгер немедленно чувствовал это на собственной шкуре. Но постоянная борьба, постоянные перемены не подавляли его, а, напротив, вливали новые силы. Пусть у него отняли работу, книги, но способность мыслить, способность к внезапному озарению отнять нельзя. Как нельзя отнять все более глубокого и проникновенного понимания творений мятежника Гойи. Мартин Крюгер жил. В стенах дисциплинарной тюрьмы жил напряженней и многогранней, чем когда-то на свободе.

При виде Иоганны он просиял. Стал разглядывать ее загорелое, пышущее жизнью лицо, чьи смелые очертания подчеркивала стрижка, ее упругую спортивную фигуру. Мартин Крюгер увидел, что она красива, и сказал ей об этом. Она почему-то покраснела.

Улыбаясь и вполне дружелюбно он рассказал ей о стычке с Каспаром Преклем. Посмеиваясь над собой, рассказал о тех неделях, когда жил только письмами. Он вовсе не хотел уязвить Иоганну, но ей стало до боли стыдно, что ее письма к нему были такие бесцветные. Благожелательно, колоритно, занятно рассказал о других заключенных, о Леонгарде Ренкмайере. Ярко, без ложного пафоса — о художнике Франсиско Гойе.

Чувствовал он себя, видимо, неплохо. Лицо было серое, но уже не отсутствующее. Правда, пошаливало сердце. Он описал ей это отвратительное чувство уничтожения. Глаза затягивает серая пелена, что-то давит на грудь, сжимает ее, теснит. Словно какие-то механизмы входят один в другой, а ты попал между ними, словно весь каменеешь изнутри. Выдыхаешь, а вдохнуть не можешь. Голова кружится, руки судорожно поднимаются, пытаешься глотнуть воздух. И длится это целую вечность. Потом отпускает, но все равно, если рядом кто-то есть, хватаешь его за руку, вцепляешься в него. И трудно поверить, когда тебе говорят, что весь приступ длился считанные секунды. Окружающие видят только, что человек вдруг посерел, зашатался, иногда — упал как подкошенный. Куда хуже, если отпустит, а около тебя ни души. Когда познаешь вкус уничтожения, а потом вынырнешь на поверхность, хочешь одного — почувствовать рядом что-то живое. Однажды его схватило среди ночи: какое облегчение принесли ему тогда шаги надзирателя! Он так рассказывал об этом, что Иоганне казалось, будто приступ случился с ней самой. Таких приступов у него было четыре. Но Мартин Крюгер не оплакивал своей судьбы, не жалел себя, надеялся на будущее.

Потом он сказал, что уже совсем не представляет себе картины «Иосиф и его братья». Очень обидно. Ни фотографии, ни его собственные писания об этой картине не воссоздают ее в памяти. Что ж, зато с ним Гойя.

Уже к концу свидания Иоганна заметила, что Мартина мучительно волнует ее тело. Глаза его потускнели, он хотел что-то сказать, не мог, тяжело задышал, глотнул, обхватил ее. Она не отстранилась, не оттолкнула его. Но изо всех сил сжала, стиснула в кулак свободную правую руку, огромным напряжением воли подавила отвращение. Надзиратель был тут же, тупо смотрел на них. Она уже шла к выходу, а Мартин все еще не пришел в себя. С трудом ворочая языком, он бессвязно бормотал какую-то невнятицу.

Иоганна возвращалась домой в полном смятении. Последние минуты свидания она просто вычеркнула из памяти. Зачем ей было помнить лицо заключенного Крюгера, которое стало вдруг так разительно похоже на лицо шалопая? Но тем сильнее было впечатление от перемены в нем, замеченной Иоганной в начале свидания.

У нее было обязательство в жизни — во что бы то ни стало добиться освобождения Мартина Крюгера. Иоганна и не пыталась скрыть от себя, что порою, даже часто оно ее тяготило. Заключенный Крюгер перестал быть живым человеком, стал бесплотным, отвлеченным понятием. Теперь он снова ожил для нее, вошел в ее внутренний мир, обновленный, незабываемый.

Незабываемый? А где тот порывистый, сумасбродный молодой человек былых лет? Где тихий мужчина в серо-коричневой одежде? Иоганна была полна доброй и крепкой дружеской приязни к новому Мартину, твердо решила быть с ним заодно.

172