Успех - Страница 175

175

— Почему вы не представились мне, молодой человек? — резко спросил художник Ландхольцер. Теперь, когда они стояли рядом, обнаружилось, что ростом он гораздо выше своего гостя — долговязый, весь трясущийся человек. — Вас от этого не убыло бы, — добавил он, и Каспар Прекль отметил про себя, что говор у него коренного баденца.

— Меня зовут Каспар Прекль, — сказал молодой человек. — По профессии я инженер.

Больной все еще стоял так близко от Прекля, что тот чувствовал его острый запах, слышал мучительно трудное дыхание. Внезапно художник отошел в сторону и вполне спокойно сказал:

— Так, так, значит, тоже инженер, — и прошелся по палате.

Врач сказал, что, видимо, присутствие Каспара Прекля не очень тревожит больного. Пожалуй, их можно оставить наедине. Приблизительно через час санитар поведет Бренделя на прогулку. Если Прекль захочет, он может пойти с ними. Врач ушел.

Художник Ландхольцер подскочил к двери, поглядел в замочную скважину вслед врачу, подскочил к окну и, провожая взглядом удаляющуюся фигуру, стал делать магические пассы, словно кого-то заклинал и отталкивал от себя. Убедившись, что врач действительно ушел, он с веселой, лукавой улыбкой предложил Преклю сесть. И все тем же твердым, звонким голосом деловито спросил:

— Вас удивляет, молодой человек, что я сижу в сумасшедшем доме?

Опасливая скрытность, понятная у такого обездоленного человека, вызвала бы сострадание у Прекля, горечь и возмущение пробудили бы ответный порыв; но от этой деловитости он похолодел.

— Пожалуйста, говорите, господин Ландхольцер, — попросил он.

— Я не Ландхольцер, — резко перебил его больной. — Меня зовут Фриц Ойген Брендель, я инженер железнодорожного управления, изобретатель приборов для аэрофотосъемки, автор «Смиренного животного», Лазарь из Назарета, наместник господа бога и железнодорожного управления на воде и на суше, а также наместник всех военно-воздушных сил. В семи инстанциях людского судилища был гнусно лишен своего изобретения. — Он встал, запрыгал на одной ноге по комнате, лукаво, заулыбался. — Но теперь я затаился в сумасшедшем доме. Это было нелегко, пришлось пойти на хитрости. Конечно, не очень-то приятно, когда вас держат под электрическим током и заражают трупной и больничной вонью, кишечными газами, тошнотой, как после похмелья. Но зато теперь я спокойно жду Страшного суда и окончательного приговора. Тогда все начнут делать измерения только моими приборами и агнец будет пастись рядом с начальниками аэрофотосъемки. — Он немного отступил и, склоняя голову то направо, то налево, стал разглядывать Прекля, словно тот был картиной. Потом сказал: — А вы на вид приятный человек. Заслуживаете права стать нормальным. Не хотите посидеть в Нидертанхаузене? Тут вроде ангара. Советую попробовать. Конечно, симуляция не простое дело. Врачи страшно подозрительны. Нужна большая сила воли, чтобы много лет подряд симулировать шизофрению в тихой стадии. Раздвоение личности, аффективную амбивалентность. Впрочем, человек ко всему привыкает. Только надо остерегаться комплекса неполноценности. Послушайте, вы действительно не считаете меня сумасшедшим? Ну, вот видите. А себя?

Каспар Прекль устал, мысли у него путались. Иногда ему даже начинало казаться, что его разыгрывает шутник с весьма мрачным чувством юмора. Но неужели найдется такой человек, который готов многие годы просидеть в сумасшедшем доме, только бы иметь возможность разыгрывать ближних? Он протянул художнику репродукцию картины «Иосиф и его братья».

— Не согласитесь ли вы кое-что объяснить мне в вашей картине? — внезапно охрипнув, попросил он.

Тот бросил на него пронзительный, недоверчивый взгляд.

— Дрянь картина, — ворчливо заметил он. — Написана в годы ненормальности. — И вдруг крикнул: — Сейчас же уберите ее!

— Быть может, вы покажете мне картины, которые были написаны здесь? — непривычно подобострастным тоном произнес Каспар Прекль. Он был точно в вакууме, вне пространства и времени. До сих пор, с кем бы ему ни довелось встречаться, он втайне всегда был уверен в собственном превосходстве. И теперь был угнетен сознанием, что безумен его собеседник или нет, он, Каспар Прекль, смотрит на него снизу вверх.

Тот встал и снова подошел к продолжавшему сидеть Преклю.

— Значит, желаете посмотреть на мои картины, — проговорил он. — Имейте в виду, это небезопасно. Я могу вскрыть человеку сердечную сумку и продержать его в таком виде семь тысяч лет. Предупреждаю, мне уже не раз приходилось спускать людей в уборную. Так что если вас привело ко мне пустое любопытство, спущу и вас туда же. И тогда вы будете неважно выглядеть на Страшном суде.

— Нельзя ли мне закурить трубку перед тем, как вы начнете показывать картины? — опять попросил Каспар Прекль.

Эта просьба пришлась, очевидно, по душе художнику Ландхольцеру. Пока Каспар Прекль раскуривал трубку, он перебирал картины, повернутые лицом к стене. Доставал с полок, из ящиков большие, перевязанные шнурками пакеты. С помощью причудливого на вид механизма спустил такие же пакеты с потолка. Лукаво погрозив Преклю, стал под конец на колени: оказалось, что и под половицами у него лежат свернутые в трубку рисунки. Казалось, видения художника Ландхольцера заполонили всю комнату. Уложив пакеты в ряд, один подле другого, он уселся. Точно и не собирался их развертывать.

175