— Так вам и надо с вашей литературой. И почему только я не доверился своему нюху. — Сверкнул на него снизу вверх глазками, обдал величайшим презрением и удалился.
Занятно было недружелюбие, с каким смотрели теперь на Тюверлена все, даже люди, верившие в его талант. В нем была причина их неудачи, и на него обрушились их гнев, ненависть, презрение. Только имитатор музыкальных инструментов Боб Рихардс подошел к нему перед финальным выходом на сцену, оглядел скептически, снисходительно, сочувственно и пропел сквозь огромный искореженный нос, нежно и сладостно, как флейта:
— Да это же совсем не ваш жанр.
Жак Тюверлен даже не расслышал его. Он был погружен в себя. Старался честно разобраться в своих чувствах и дивился: он не испытывал ни малейшей досады. Впрочем, внутренне он покончил с этим уже два месяца назад; глупо только, что понадобилось целых два месяца, чтобы покончить и внешне, чтобы с этим вообще было покончено. Он не досадовал, но и не радовался; выходка Пфаундлера не разозлила его, но и не позабавила. Разобравшись в себе, он понял, что чего-то ждет.
Тут он увидел, что рядом с ним стоит Иоганна, и ничуть не удивился. Поразило его лишь одно — что она остриглась. Она внимательно смотрела на него. Он похудел, на лице прибавилось морщинок. Да, дорого стоила ему эта история. А Жак Тюверлен внимательно смотрел на нее, и она бесконечно ему нравилась, и он обзывал себя ослом за то, что так долго ей не писал. Оба понимали, что подвели черту под целым этапом жизни, далеко не лучшим, и с радостью готовы начать новый и лучший.
Обозрение все еще не кончилось. Пожалуй, было странно, что Иоганна пришла за кулисы до конца спектакля. Но Тюверлен ни о чем не спросил ее. Напротив, собрав в складки и без того морщинистое лицо, полусердито, полунасмешливо сказал:
— Наконец-то. Могли бы, кажется, прийти и пораньше.
И она покаянным тоном ответила:
— Вы правы, Тюверлен.
Не дождавшись конца обозрения, они ушли, очень довольные, не замечая всеобщей неприязни и презрительных взглядов, которыми их провожали даже пожарник и капельдинер.
На улице было свежо и чудесно, они радовались, что идут рядом.
— Вы плохо выглядите, Тюверлен, у вас совсем больной вид, — сказала Иоганна. — Надо бы вам пожить в тишине, на свежем воздухе.
— А я и собираюсь, — как всегда скрипуче, ответил тот, — Не думаете же вы, что я намерен присутствовать на всех представлениях этого шедевра.
— Куда мы, собственно, идем сейчас? — спросила Иоганна.
— Ко мне, разумеется, — ответил Тюверлен.
— Но я голодна, как волк, — сказала она.
— Ну, какая-нибудь завалящая еда найдется даже у такого горе-драматурга, — сказал Тюверлен. — Впрочем, после событий нынешнего вечера готовить ужин придется вам.
— Вот уж анализ вашего характера никого не поставит в тупик, Тюверлен, — сказал Иоганна. — В нем и слепая курица разберется.
— Какой же я? — спросил Тюверлен.
— Мальчишка-сорванец, — ответила Иоганна.
Пока они, болтая, шли к Тюверлену, обозрение «Выше некуда» пришло к концу. Публика шумно аплодировала, но все понимали, что и одобрительные возгласы, и аплодисменты в равной степени неискренни, ничего не значат. Лишь один человек не понимал этого, вопил, топал ногами, был в восторге. Человек примечательной внешности, с длинной, расчесанной на две стороны бородой и глубоко посаженными, сияющими, хитрыми синими глазками. Рохус Дайзенбергер, апостол Петр из Оберфернбаха.
1. «Броненосец «Орлов»
2. Козерог
3. Жизнь на лоне природы
4. Старая Бавария
5. О семи ступенях людского счастья
6. Страну посещает доллар
7. Добрый вечер, крыса!
8. Еще не успеют зацвести деревья
9. Из истории города Мюнхена
10. Шапка-невидимка
11. Северный строй души
12. Умен или глуп, он мой город родной
13. Перчатка
14. О политике, поощряющей прирост населения
15. Помните о пекаре!
16. О честной игре
17. Каспар Прекль сжигает «Смиренное животное»
18. Некто бросается на решетку своей клетки
19. Незримая клетка
20. Река Рур
21. Господин Гесрейтер ужинает между Флиссингеном и Хариджем
22. Неординарные характеры
23. Калибан
24. Письмо в ночи
25. К + М +Б
26. Маска Иоганны Крайн
27. Адвокат Гейер кричит
28. Небесное знамение
29. Деревья зацвели
30. Желанный час Франца Флаухера
31. Просвет в тучах
32. De profundis
До вечера еще далеко, берлинские кинотеатры или закрыты, или наполовину пусты, и только перед этим кино выстроились в ряд машины. Много полицейских. Зеваки. Фильм «Броненосец «Орлов» шел уже тридцать шесть раз, по четыре раза в день, его посмотрели тридцать шесть тысяч берлинцев. Но все взволнованы, словно им сейчас впервые покажут такое, чего ждет не дождется мир.