Успех - Страница 187

187

Иоганна и Жак Тюверлен плохо представляли себе это. Сразу после премьеры обозрения Тюверлен предложил Иоганне провести с ним осень на лоне природы, и она тут же согласилась. Не спрашивая, куда он повезет ее, села к нему в машину, и вот они на берегу прозрачного, тихого Аммерзее. Вместе с злополучным обозрением для Тюверлена словно бы кончилась и полоса невезения. Одна из его книг неожиданно имела успех за границей, принесла гонорар в иностранной, валюте, а в Германии, при царившей там инфляции, это означало много месяцев безбедного существования.

Города лихорадило, а они вдвоем, уйдя в свою скорлупу, мирно жили день за днем. Они сняли скромный, но поместительный дом — виллу «Озерный уголок», которая привлекла Тюверлена уютностью названия. У них был свой собственный кусочек берега, купальня, лодка, большой фруктовый сад. После тягостной работы в пфаундлеровском театре Тюверлен с радостью, с наслаждением засел за радиопьесу «Страшный суд». Разыскивал материалы, собирал их, накапливал. Иоганну тоже засадил за работу, не щадил ни ее, ни себя. Увлеченно и педантично прочитывал тома писем, газеты, документы, бросающие свет и на отдельных людей, и на культуру эпохи. Вникал в так называемую действительность, в свидетельства очевидцев, во все, в чем эта действительность проявлялась. Разве для получения ничтожного количества радия не приходится тратить целые горы сырья? Вот и он, чтобы извлечь хоть немного истинной реальности, должен дистиллировать бесконечное количество сырой, неочищенной действительности.

К полному недоумению Иоганны, Тюверлен использовал лишь крохи материала, более того, иной раз совершенно его переиначивал. Она даже сердилась на него из-за этого. Зачем, спрашивала она, так менять подробности, известные всему свету, что они начинают выглядеть досадными промахами? Зачем он заставляет своих персонажей слушать радио, хотя они живут в годы, когда радио еще не вошло в быт? Зачем, отлично зная в лицо министра юстиции Кленка, он заменяет его выдуманным министром Преннингером? Весело щурясь, Тюверлен вглядывался в силуэты далеких гор.

— Видишь «Коричневую стену»? — спросил он.

— Конечно, — ответила Иоганна.

— А «Девять зубцов»?

— Их отсюда не видно, — удивленно возразила она.

— Но если проехать еще сорок километров, ты сможешь их сфотографировать. А «Коричневая стена» скроется из виду. Я не хочу фотографировать подробности того или другого года, а хочу нарисовать картину целого десятилетия. Потому и меняю подробности, которые сегодня вполне правдивы, но с расстояния пятидесяти или даже двадцати лет покажутся выдуманными. Историческая правда глубоко отлична от нотариально заверенной действительности. Возможно, через двадцать лет радио будет казаться реальной и необходимой подробностью нашего десятилетия, хотя в году таком-то оно еще не вошло в быт. Теперь тебе понятно, почему я действительно существующего министра Кленка заменил выдуманным министром Преннингером?

— Нет, — сказала Иоганна.

А в общем, это было хорошее для нее время. Глядя, как упорно, сосредоточенно и радостно работает этот человек, она ни разу не усомнилась — есть ли смысл в том, что он делает? И нужное ли это дело? А если нужное, то для кого? Тюверлен трудился с такой же бессознательной уверенностью, с какой зверь устраивает себе логово. Однажды она спросила, какую высшую реальность мог бы он извлечь из ее действительности? Они лежали рядом под ярким солнцем на мостках, далеко вдававшихся в озеро. Прищурившись, Тюверлен оглядел ее; на его коричнево-красном от загара, голом лице особенно четко выделялись редкие светлые волоски. Потом своим скрипучим фальцетом заявил, что ему лень отвечать. Но Иоганна настаивала, и он сказал, что уже знает, как придать ей и ее судьбе высшую реальность. Например, показать, что борьба даже во имя справедливого дела порою превращает хорошего человека в плохого. Снова искоса поглядел на нее прищуренными глазами. Она промолчала, только взглянула на свои ногти, уже не блестящие и миндалевидные, а квадратные и тусклые.

Может быть, они стали такими потому, что Тюверлен научил ее править машиной. Она отдалась новому спорту энергично, целеустремленно, и оба при этом много смеялись. В свободное от работы время они катались на лодке, бродили по лесистым склонам, уезжали далеко в горы. Вода в озере была уже холодная, но, когда они плавали наперегонки, Иоганна почти не уступала Тюверлену. Несколько раз даже оказалась выносливее, чем он.

Однажды, без всякой причины, Тюверлен вдруг забросил радиопьесу «Страшный суд» и взялся за какую-то новую вещь. Целую неделю он ожесточенно и сосредоточенно трудился. Иоганна не спрашивала, что он сейчас пишет, а Тюверлен, обычно такой откровенный с ней, на этот раз молчал. Даже за столом он иногда сидел с необычайно мрачным и таинственным видом. Иоганна относилась к этой работе Тюверлена с суеверным страхом и очень его любила.

Потом, когда на шестой день они в лодке плыли по озеру, Тюверлен, как во время их первой загородной поездки шестнадцать месяцев назад, прочитал написанное. А написал он тот самый посвященный делу Крюгера очерк, который и сегодня можно считать образцовым — с такой четкостью излагались в нем ход процесса и его предыстория, с такой пронзительной отстраненностью описывалась чудовищно устарелая машина правосудия тех лет. После чтения очерка, эпиграфом к которому были взяты слова Канта о том, что между правом и этикой нет ни малейшей связи, они заговорили о заключенном Крюгере и его судьбе. Тюверлен относился к Мартину Крюгеру все так же неприязненно. Ему не нравились его книги, не нравился и он сам. Сколько вокруг людей, попавших в беду и более достойных сочувствия, чем Крюгер. Но помочь ему необходимо, это яснее ясного. Он, Тюверлен, не любитель пышных фраз и разглагольствований об этике, о социальной солидарности. Чтобы жить в мире с собой, ему достаточно некоторой чистоплотности. Его социализм начинается с собственных домашних дел. Иоганна снова налегла на весла: она была в смятении, не знала, что сказать. Не понимала человека, которого любила. Почему, никем не прошенный, взялся он вызволять из-за решетки своего соперника?

187