Успех - Страница 188

К оглавлению

188

— Немного попрактиковавшись, — скрипуче говорил Тюверлен, — любой негодяй может разыграть роль этичного человека. Перед собой и всеми на свете. А я такой этике предпочитаю честную игру.

Когда в последний раз вспоминала Иоганна Мартина Крюгера? Вчера? Позавчера? Так или иначе, после разговора с Тюверленом она написала несколько писем: адвокату Лёвенмаулю, который после отъезда Гейера в Берлин вел дело Крюгера, самому Гейеру, Пфистереру и даже кронпринцу Максимилиану. Адвокат Лёвенмауль в ответном письме подробно излагал все, что им было сделано, все за и против в вопросе о пересмотре дела. Из этих одиннадцати напечатанных на машинке страниц Иоганна извлекла только одно: дело Крюгера застыло на мертвой точке. Адвокат Гейер объяснял ей, что это дело теснейшим образом связано с общеполитическими вопросами. Его письмо было написано с блеском, с обдуманной иронией, исполнено оптимизма, непререкаемо логично. Внизу следовала приписка от руки, и даже не будь Иоганна графологом, она и то поняла бы, что ей писал человек, потерявший почву под ногами. Из канцелярии претендента на престол пришло учтивое, уклончивое, бессодержательное послание. Зато доктор Пфистерер, больной и, видимо, писавший с большим трудом, настрочил ей письмо от руки, подробное, сочувственное, полное обобщений и неистребимой надежды на то, что, быть может, человек все-таки благороден, благожелателен и добр.

Успех Тюверлена за границей рос и рос. Умножалась слава, умножались деньги. Он подарил Иоганне автомобиль.

Порою Иоганна думала — хорошо бы иметь ребенка от Тюверлена. Она завела с ним разговор, намекнула на свое желание. Он не понял намека. Она замолчала.

Они жили скромно. Тюверлен дал своей экономке отпуск, хозяйством занималась вечно сонная, неразговорчивая девушка из ближней деревни. Но однажды она заговорила: сказала Иоганне, что беременна. Тот мерзавец, который виноват в этом, не желает себя связывать и, уж конечно, присягнет, что он тут ни при чем. В Мюнхене есть доктор, к которому всегда в таких случаях обращаются местные девушки, он охотно и за небольшую плату освобождает их от плода. В те времена врачам, делавшим аборты, грозило суровое наказание. Промышленные магнаты стремились усилить государство, увеличив народонаселение; не слушая благоразумных предупреждений, они добились введения строгих мер против всех, кто как-либо способствовал ограничению рождаемости. Если из-за болезни или нужды женщина не желала иметь детей, ей приходилось делать аборт в строжайшей тайне и, главное, за большие деньги. Служанка просила Иоганну дать ей взаймы.

Как только Тюверлен оторвался от работы, Иоганна, взволнованная и полная сочувствия к девушке, рассказала ему эту историю. Неужели он не поймет, что попутно она говорит и о другом, о самой себе? Он не понял. Досадливо попенял на то, что не успел привыкнуть к глупой физиономии служанки и вот, извольте радоваться, надо привыкать к новой. Впрочем, он надеется, что в Мюнхене удастся провернуть это дело за два-три дня. И с этими словами протянул Иоганне несколько черно-зеленых долларовых бумажек. Потом они снова углубились в работу над радиопьесой «Страшный суд».


4
Старая Бавария

Старая Бавария была небогата. Четыре горных хребта пересекали ее территорию. Некогда они причиняли ей много бед, потом земля поуспокоилась, перестала колебаться. Но ее сокровища — каменный уголь, натуральные цементы оказались на такой глубине, что добраться до них не было возможности.

Старая Бавария — каменистый, угловатый кусочек нашей планеты. Уже в начале нынешней геологической эры она лежала меж двух миров, подобная клину и, стиснутая ими, была отделена от северных краев и не слишком связана с южными.

В стране были высоты и низины, горы, озера, реки. Небо над ней сияло голубизной, воздух был так чист, что все краски, как бы светились. Этот уголок земного шара, спускающийся с Альп к Дунаю, радовал людские глаза.

С незапамятных времен обитатели Баварии занимались сельским хозяйством и не терпели больших городов. Они любили свою землю, были выносливы и сильны, отличались остротою зрения и близорукостью ума. Умели обходиться малым, но за свою собственность держались руками, зубами, когтями. Неторопливые, не слишком сообразительные, не желавшие гнуть спину ради будущего, они ценили только покой и примитивные радости. Любили свое вчера, были довольны своим сегодня, ненавидели свое завтра. Давали деревням звучные имена, строили дома, на которые приятно было смотреть, украшали их добротной резьбою. Любили прикладное искусство, обожали пестрые одежды, пирушки, игрища, пышные молебствия, процессии, обильное застолье, буйные драки. Любили бродить по горам, охотиться. Но всего больше хотели, чтобы их оставили в покое, чтобы жизнь текла по заведенному порядку, потому что все новое внушало им страх.

Столицей Баварии был Мюнхен, город провинциальный, с неразвитой промышленностью. В нем была тонкая подвижная прослойка феодальной знати и крупной буржуазии, не очень много пролетариев и много мелких буржуа, еще не порвавших с деревней. Город был красив; владетельные князья выстроили там богатые музеи, отличные здания, дворцы, убранные с изысканным вкусом и роскошью, церкви, где высокая духовность соседствовала с приветливой задушевностью. В Мюнхене было много зелени и пивных погребков, окруженных садами, откуда открывался чудесный вид на горы и реку. Красивые магазины были набиты старинными вещами, дедовской удобной мебелью, всевозможным, трогающим сердце хламом. Экономику города определяли его пивные и рудно-обогатительные заводы, ремесла, банки, торговля лесом, зерном и южными фруктами. Мюнхен славился хорошей домашней утварью и лучшим в мире пивом. А в общем, промышленность была бедна. Кто хотел широкого поля деятельности, тот уезжал; городское население пополнялось за счет младших крестьянских сыновей, которые, по старинному обычаю, не имели права наследования. После свержения монархии понемногу стала разъезжаться и феодальная аристократия — Арко-Валлей, Оттинген-Валлерштейны, Кастель-Кастели, Пошингеры и Тёрринги. Богачей тоже осталось немного. На каждые десять тысяч душ населения только один человек платил налог с дохода в миллион марок и больше. Но город продолжал жить своеобразной, шумной и привольной жизнью, заботясь только о животных удовольствиях и об уюте. Он был вполне доволен собой. «Строить — не лениться, пить — так уж напиться, в луже извозиться» — таков был его девиз.

188