Успех - Страница 189

189

Четыре столетия назад историк Иоганн Турмайр, известный под именем Авентинус, писал о своих земляках-баварцах, что они люди честные, богобоязненные, домоседы, ездить по белу свету не склонны. Охочи выпить, чадородны. Землеробы, скотоводы, военного ремесла не жалуют. Нрава сурового, своевольного, упрямого. Купцов не терпят, потому у них и торговля в загоне. Заурядный баварец живет, как ему хочется, сутки напролет просиживает за кружкой пива, орет, распевает песни, пляшет, картежничает. Любит, чтобы при нем был длинный нож или еще что-нибудь, чем можно пырнуть в драке. Свадьбы справляет богато и пышно, на поминки и церковные праздники тоже не жалеет денег, таков обычай. В двадцатом столетии баварский историк Дёберль отмечал: характер баварцев никак не назовешь мягким, утонченным, располагающим к себе. Речь у них медлительная, повадки тоже, при этом они склонны к жестокости и насилию, а также к грубо-чувственным наслаждениям, замкнуты и подозрительны, когда имеют дело с инородцами.

С давних времен баварцы хотели одного — чтобы их оставили в покое. В двадцатом веке их в покое уже не оставляли. До этого времени они продавали те сельскохозяйственные продукты, которые были у них в избытке, и покупали все, что им требовалось при их изобильной жизни и невзыскательных вкусах. И вдруг пошли разговоры, что хозяйство в Баварии ведется нерационально. С помощью машин и разумных методов можно куда лучше обрабатывать землю. И где сейчас нужны двое работников, там хватит одного. Железнодорожная сеть расширилась, фрахт стал дешевле. Баварцам начали наглядно доказывать, что чем разумнее обработана и плодороднее земля в стране, тем лучше и дешевле продукты, которые эта страна вывозит. Вдруг оказалось, что от Баварии никто не зависит, зато Бавария зависит от многих.

Баварцы возмущались — что такое стряслось? Всегда все шло как по маслу, почему же впредь не может идти как по маслу? Они не хотели смотреть правде в глаза, но в мире действительно что-то изменилось. Земля давала прежние урожаи, но доходы с них стали ненадежны. И этих доходов попросту не хватало, а почему — непонятно, и все чаще приходилось отказываться от чего-то, имевшегося у других, желанного и прежде вполне доступного, стоило только продать излишки урожая. Оказалось, что без других не обойтись, другие необходимы, и волей-неволей, ворча, пришлось искать спасения от голода в Мюнхене, на фабриках и заводах. При этом дальновидные люди утверждали, что, как сейчас ни плохо, а будет еще хуже. Окостенело-аграрная Бавария мало что значит среди индустриальных стран Центральной Европы. Как автомобиль свел на нет извозчичьи дрожки, так рационально организованное мировое хозяйство постепенно сведет на нет баварское земледелие. Государство только потому поддерживает такое нерентабельное, слишком дорогое хлебопашество, устанавливая высокие пошлины на хлеб и другими способами благотворительствуя Баварии, что в случае войны будет нуждаться в собственных сельскохозяйственных продуктах. Но война — метод устарелый, отмирающий. Сторонники этой точки зрения уже сейчас разрабатывают планы, как понизить пошлины, рационально вести хозяйство, пересоздать всю Европу по разумному образцу. Если планы станут реальностью, если Германия откроет свои границы, сельскому хозяйству Баварии придет конец. И тогда баварец лишится присущих ему крестьянских, своеобычных черт и станет самым обыкновенным человеком.

Баварцы брюзжали, отказывались заглядывать так далеко вперед, им было наплевать на разумно устроенную Европу. Они хотели жить, как жили до сих пор в своем прекрасном краю, просторно и шумно, немного заниматься искусством, немного музицировать, и чтобы вдоволь было мяса, и пива, и женщин, и не слишком редко какой-нибудь праздник, и по воскресеньям хорошая потасовка. Им нравилось жить, как они жили до сих пор. Пусть оставят их в покое эти приезжие, эти чужаки, эти прусские свиньи, эти тухлые окорока!

Их не оставляли в покое. С далекого моря везли в огромных количествах рыбу, из-за моря — мороженое мясо, словно им своей жратвы не хватало. Появились автомобили, появились фабрики, в сияющем небе гудели самолеты. Уже лезла на одну из самых высоких баварских гор первая железная дорога, но баварцы не очень-то спешили, и тогда другая железная дорога, уже с австрийской стороны, добралась до вершины самой их высокой горы, Цугшпице, и там загрохотала. Вода в их реках стала превращаться в электричество, стройные, серые, блестящие, изысканно тонкие мачты электропередач рисовались на фоне светлого неба. Их чудесное сумрачное озеро, Вальхензее, было изуродовано махиной, которая давала свет дуговым фонарям и двигала трамваи. Облик страны менялся.

Но вот настала великая передышка — инфляция. Достояние крестьян не уплывало у них из-под зада, как у городских жителей, обесцененными деньгами они покрыли все свои недоимки. За продукты питания им платили, точно в самые голодные военные годы, и крестьянам шло на пользу это дурное время. Денег у них было вволю, они сорили ими направо и налево. Многие зажили так роскошно, как в прежние времена крестьянам и не снилось. Кулак Грейндльбергер катил в Мюнхен по грязной улице своей деревни Энгльшалькинг в элегантном лимузине с ливрейным шофером. Сам он в коричневой бархатной куртке, в зеленой шапке с кисточкой восседал на подушках. Владелец сыроварни Ирльбек завел у себя в Вейльхейме скаковую конюшню, стал обладателем скакунов Лиры, Лучше-не-бывает, Бродяги, Банко, кровной кобылы Quelques fleurs, жеребят Титании и Happy-End. Крестьяне считали себя обездоленными, если в конюшне у них не было автомобиля или скакуна.

189