Успех - Страница 194

194

Из громкоговорителей понеслись слова диалогов и песенок обозрения «Выше некуда». Шел второй акт; текст и музыка, не подкрепленные действием, звучали довольно глупо. Всем стало как-то совестно перед американцем. Но тот слушал очень внимательно, с живым интересом, просил объяснить, если чего-нибудь не понимал, старался из обрывков воссоздать целое. И вышло так, что этот человек, приплывший из-за океана в страну баварских крестьян, извлек с помощью одного только непредубежденного, здравого смысла из обезображенного, обездушенного, искаженного текста то, что первоначально вложил в него Жак Тюверлен. На него повеяло духом Аристофана. В его восприятии обозрение «Выше некуда» опять стало обозрением «Касперль и классовая борьба».

Пфаундлер не знал, то ли ему радоваться, то ли злиться. Его терзало сомнение — а вдруг спектакль не провалился бы, сохрани он первоначальный замысел Тюверлена? Прекль, сумрачный и напряженный, следил за стараниями американца ухватить суть обозрения и, несмотря на жестокие разногласия с Тюверленом, порою отчетливо и ясно ощущал страстную веру того в человеческий разум.

Но вот началась картина «Бой быков», зазвучал марш, зазвучала легкая вызывающая мелодия. Как в десятках тысяч домов на всем Баварском плоскогорье, так и в роскошной гостиной виллы Рейндля она покорила слушателей, целиком завладела ими. И как под ее воздействием коммунисты становились еще коммунистичнее, «истинные германцы» еще патриотичнее, преступники еще преступнее, фанатики еще фанатичнее, сластолюбцы еще сластолюбивее, так Прекль, слушая ее, еще неудержимее стремился в Москву, г-н Пфаундлер еще горячее клялся себе, что вернет Мюнхену его былой международный престиж города искусств, а Денни Тридцатилетка впервые после обеда вынул трубку изо рта, встал и подошел к громкоговорителю; в эту минуту он был очень смешон — ни дать ни взять, пес с известной рекламы, который прислушивается к голосу хозяина, вылетающему из трубы граммофона. Потом американец во весь рот улыбнулся.

— Я слышал этот мотив в Кремле, во время самых ответственных переговоров. Значит, и он из обозрения Жака Тюверлена?

Каспара Прекля передернуло. Разумеется, он понимал, что люди в Москве не только изучают теорию и применяют ее на практике, но время от времени еще и едят, пьют, спят с женщинами, слушают вот такую обыкновенную музыку, как этот марш тореадоров. И все-таки ему казалось кощунством утверждение, будто переговоры между русским политическим вождем и крупным американским финансистом, жизненно важные для страны марксизма, протекали под звуки столь легкой и вызывающей мелодии.

— Кто там разговаривал с вами? — резко спросил он.

Мамонт снова сунул трубку в рот и спокойно, с любопытством начал разглядывать молодого человека, его худое, скуластое лицо с запавшими, лихорадочно блестевшими глазами.

— Я вас не понял, — сказал он наконец.

— Кто разговаривал с вами? — раздельно и грубо повторил Каспар Прекль.

Американец проронил пять-шесть имен: то были известнейшие люди, особенно почитаемые Каспаром Преклем. Потом, с видимостью беспристрастия, мистер Поттер стал делиться впечатлениями о России. К вящему удивлению молодого инженера, выяснилось, что он не только изучил хозяйственное положение, особенности страны и населения Советской Республики, но и осведомлен в теории. Каспар Прекль даже испугался: неужели на свете существуют люди, которые знают эту теорию и не соглашаются с ней? Денежный пузырь не дурак, он не выдает себя, не высказывается ни за, ни против и все-таки, понимая теорию, ее не принимает. Каспар Прекль страстно напал на него, много раз грубо спрашивал: «Понятно вам?» Кое-чего Мамонт действительно не понимал, но потому лишь, что Прекль говорил на диалекте. Остальные внимательно слушали их спор, и, как ни заразителен был фанатичный пафос Каспара Прекля, сухие доводы, которые небрежно ронял американец, звучали для них убедительней.

Когда обозрение кончилось, из театра приехала актриса Клере Хольц. Пфаундлер стал просить ее спеть песенку тореадоров, но она отказалась, говоря, что без музыки и хора это невозможно. Ей рассказали о споре Каспара Прекля с американцем. Она искусно завладела вниманием молодого инженера, надеясь, что уговорит его спеть баллады. После встречи с художником Ландхольцером Прекль ни разу не пел. Сейчас он заколебался. Ему очень хотелось петь, но было противно выступать перед этими людьми. Все же Клере Хольц добилась своего. Прекль таил надежду переубедить американца: кто знает, может быть, то, чего не случилось, когда Поттер увидел реальную Россию, случится сейчас, когда он услышит эти баллады, может быть, денежный пузырь хоть на несколько минут поверит в учение Маркса и Ленина. После Гармиша Пятый евангелист не слышал баллад, и ему тоже не терпелось услышать их. Каспар Прекль пел, как всегда, пел звонко, мятежно, убежденно эти свои удивительные баллады о будничной жизни и о маленьком человеке, тонкие, злые, как бы исторгнутые из народных недр большого города, вызывающие, непосредственные. Исполнял он и новые песни, они были еще лучше, острее прежних, и Каспар Прекль пел их не хуже, чем всегда, даже с большим подъемом. Но на этот раз они почему-то никого не взволновали: возможно, из-за Денни Тридцатилетки, который слушал, не выпуская трубки изо рта, с любопытством, пониманием и полнейшим бесстрастием. Каспар Прекль отложил банджо, наступило тягостное молчание. Потом американец вежливо зааплодировал и произнес:

194