Успех - Страница 195

К оглавлению

195

— Очень славно. Благодарю вас.

И после небольшой паузы добавил, что, раз г-жа Хольц отказывается петь, недурно было бы раздобыть пластинку с маршем тореадоров. Словно по щучьему велению, появилась пластинка. Под звуки легкой мелодии г-н Поттер, один из трехсот, решавших, быть на земле миру или войне, мору или здравию, голоду или изобилию, начал танцевать с актрисой Клере Хольц.

Остальные четверо молча смотрели на них. Г-н фон Грюбер размышлял при этом, вложит ли американец часть своих долларов в электростанции прекрасного баварского края. Он ждал новых вопросов мистера Поттера. Но Мамонт только спросил, по-прежнему ли писатель Тюверлен живет в Мюнхене. Ему хотелось бы познакомиться с ним, поговорить.

— По душам. Как с вами, старик, — сказал он Рейндлю.

Пятый евангелист так и не понял, говорит ли тот всерьез или издевается над ним.

7
Добрый вечер, крыса!

С того дня, как во всем разуверившийся начальник тюрьмы Фертч узнал, кто преемник Кленка, для Мартина Крюгера начались девять мрачнейших в его жизни месяцев. При Гартле человек с кроличьей мордочкой, несомненно, получил бы повышение, но министром стал Мессершмидт, и, значит, все его надежды и труды снова пошли насмарку. Впервые за многие годы смиренного приспособления к переменчивому нраву начальства Фертч потерял терпение. Он взбунтовался и перешел на сторону параллельного правительства, настоящего правительства — на сторону «истинных германцев».

Заключенный Крюгер не мог не заметить перемены политического курса человека с кроличьей мордочкой, — ему внезапно, без объяснений снова запретили писать. Заключенный номер 2478 и начальник тюрьмы вступили в жестокую борьбу, и Мартин понимал, что кончится она лишь в том случае, если Фертч получит оклад по тринадцатому разряду. В прежние времена тот быстро уложил бы его на обе лопатки. Тогда он не умел обуздывать себя, не умел принудить к молчанию ни гордость, ни рот. Но теперь, глубоко проникнув в мир картин мятежника Гойи, он нашел более разумный способ разрядки, стал умнее. Да, он стал умным мятежником и твердо решил при любых обстоятельствах держать себя в руках. За шестнадцать месяцев тюремного заключения Крюгер научился покорствовать, уклоняться, стоять на своем.

Пока Мартин Крюгер сидел в тюрьме, наступило лето, лето сменилось осенью, осень — зимой. За это время был убит германский министр иностранных дел, Бенито Муссолини стал диктатором Италии, турки наголову разбили греков, свободная Ирландия получила конституцию. Французские промышленники никак не могли договориться с немецкими, поэтому Франция грозилась в виде залога занять Рурскую область. Множество немцев успело превратиться в миллионеров, но в миллионеров-бедняков: кто владел миллионом марок, тот располагал всего-навсего ста двадцатью пятью долларами.

Пока происходили эти события, голая камера Мартина Крюгера не менялась, зато он сам переменился. Сперва он бушевал, потом надолго притих, ушел в себя, как бы уснул, потом воскрес, начал неистово работать, а теперь обрел стойкость и упорство. У него бывали сердечные припадки, но, в общем, он чувствовал себя сносно. Он привык к тому, что еда всегда была одного и того же вкуса — она состояла главным образом из сушеных овощей, гороха, бобов, чечевицы, крупы, картошки, однообразная, плохо приготовленная, тошнотворно отдающая содой. Чистоплотный брезгливец, он перестал замечать, что его обступила и облепила грязь, что белая параша воняет, что тюремный воздух тяжел и омерзителен. Этим его уже нельзя было раздавить, к этому он уже приноровился. Чтобы не распуститься, изобрел сложную систему гимнастики. Нет, Крюгер не пал духом.

Быстро, одну за другой, Фертч отнял у него все былые льготы. Письма он снова получал только раз в три месяца. Свидания ему запретили. Во время прогулок среди шести деревьев больше не с кем было поговорить — Леонгард Ренкмайер куда-то исчез. Уже никто не называл Крюгера господином доктором. Вместо того чтобы писать о мятежнике Гойе, он клеил кульки, теребил пеньку, ставил заплаты на мешки, от которых так смердило, что выворачивало внутренности. Крюгера полностью изолировали от внешнего мира: даже когда его брил тюремный парикмахер, тоже арестант, рядом торчали двое надзирателей и следили, чтобы они не перемолвились хотя бы двумя словами. Но Крюгер стал изворотлив, он перестукивался с другими заключенными, находил множество способов поддерживать с ними связь.

Никакие провокации Фертча не действовали на него. Как тот ни старался его унизить, он не позволял себе ни единого жеста, который мог бы повлечь за собой наказание. Подавлял вспышки гнева, терпел до той минуты, когда оставался в камере наедине с собой.

Иногда во время прогулки Мартин замечал, что из окон коридора на него глазеют женщины. Человек с кроличьей мордочкой, уже не стесняясь, показывал женам своих приятелей арестанта, получившего такую громкую известность. Он демонстрировал его, как сторож в зоологическом саду — диковинного зверя. Мартина Крюгера это не оскорбляло. Он давно махнул рукой на чувство собственного достоинства. Просто глядел на существа в окне. У них были груди, бедра, женские тела. Он много месяцев не видел женщин.

Всего тяжелее давалось Крюгеру плотское воздержание. Он знал, что и в других камерах неумолчно кричит похоть, что ее нисколько не умеряет сода, которую добавляли во всякую еду. Арестанты даже перестукивались почти всегда о том, что так или иначе было связано с полом. Чего только они не изобретали, чтобы хоть немного усмирить вожделение. Из носовых платков, из суконных лоскутьев мастерили подобия женщин. Кто был поискуснее, тот из теста, сала, волос изготовлял всякие непотребства, продавал их. Мартину Крюгеру бесконечно долгими ночами виделись все те же сладострастные видения. Перед ним возникал автопортрет умершей девушки, Анны Элизабет Гайдер. Какой же он был осел, что не сошелся с ней! Он вспоминал Гойю, «Маху обнаженную», «Маху одетую». Однажды из поселка Одельсберг до него донеслась еле слышная музыка — далекие звуки граммофона или, быть может, радиопередачи, — и Крюгеру показалось, что он узнает ту старинную песенку, которую тихонько, почти не разжимая губ, напевала Иоганна. Он с нестерпимой силой захотел ее. Начал сравнивать тело Иоганны с телом на автопортрете Гайдер. Воспоминания о махах испанца переплетались с воспоминаниями об Иоганне. Крегер кусал себе пальцы, колени. Сходил с ума от желания почувствовать ее живую рядом с собой.

195