Успех - Страница 204

204

Разве не везло этому молодому человеку, Эриху Борнхааку? В то время как большинству его соотечественников жилось из рук вон плохо, у него были и деньги и положение. Девушки вешались ему на шею, его внешность всех располагала к себе, он уже не был желторотым юнцом, во всяком случае, не был шалопаем. Прошел через войну и многие другие испытания, закален жизнью. Смерть вместе с ним ложилась спать, вместе с ним просыпалась, какая только гнусность не липла к нему: что же еще может с ним стрястись? Теперь он уверен, что вытащит из тюрьмы своего друга Георга, это вопрос недель, не больше. У кого же, будь оно все проклято, больше оснований чувствовать себя по-свински счастливым?

Он не был по-свински счастлив. Скучно, томительно текли дни. Стоило ему остаться в одиночестве — сразу тянуло к приятелям, стоило встретиться с приятелями — сразу становилось противно. Верховая езда не радовала. Деньги, дела, мистификация боксера Алоиса не радовали. Неизвестно, обрадуется ли он, когда ему удастся вытащить Георга из тюрьмы. По утрам Эрих просыпался с таким ощущением, точно всю ночь глушил омерзительную сивуху и возился с тошнотворными бабами. Какой ему прок от того, что Кутцнер как воск в его руках? Что Инсарова строит ему глазки? Пусть молодые ослы-«патриоты» и бабы восхищаются им — ему на это начхать.

Черт знает что — давать волю таким настроеньицам. Точно он кинозвезда.

Все началось с той ночи, когда эта сволочная шлюха, Иоганна Крайн, вдруг рассмеялась. Нет, вранье. Все началось с того дня, когда он прочел в газете о самоубийстве профессорского сынка Егера — парень застрелился от стыда за своего бесстыжего «истинно германского» папашу.

Отцовство, кровное родство. Какие такие открытия сделала наука в области этого самого кровного родства? Да никаких. Даже не смогла установить, наследуются ли благоприобретенные свойства. Наука о крови совершенно не разработана. Правда, научились различать четыре группы крови и установили, что у большинства европейцев кровь группы «А», у большинства азиатов — группы «О». Но больше никакими данными о связи между составом крови и расовой принадлежностью ученые не располагали. Не ведали, как распределяются остальные две группы крови, как влияет на кровь среда, как происходит процесс естественного отбора, в результате которого в определенных климатических условиях вырабатывается определенный состав крови. Эрих Борнхаак много размышлял о том, как важно для изучения расовых особенностей это разделение крови на группы. Читал труды Дунгерна, Вальтера Шейдта, Гиршфельда, поглощал горы книг, касавшихся этого вопроса. Вывод: существуют четыре группы крови. Точка.

«Патриоты» не утруждали себя раздумьями. Пробелы, оставленные наукой, они легко и просто заполняли догадками. Французы и англосаксы создали доктрину, согласно которой люди северной, германской расы — прирожденные владыки мира. Жонглировали понятиями «высшая культура», «раса господ», «южная раса», «восточная раса». В любом вопросе — оценки, основанные на интуиции. Разветвленная мифология, столь же прочно обоснованная, как построенные детьми на морском берегу песчаные домики. Никакого твердого научного фундамента. Стоило внимательно приглядеться к этому пресловутому северному строю души — и получался пшик. Потому что не существовало научного критерия, с помощью которого можно бы разделить людей на расы в зависимости от свойств их крови, мозга, характера.

И, однако, были евреи, обреченные смерти за то, что они не «арийцы», был юный студент Егер, покончивший с собой из-за своего отца, остервенелого «истинного германца».

Он, Эрих, был более белокур и голубоглаз, чем большинство «истинных германцев»; многие из них не пожалели бы даже долларов, только бы стать такими же белокурыми и голубоглазыми, как он. Если бы все решалось одними внешними признаками, их у него столько, что хватит на двух представителей северной расы. Что за собачья чушь, будто они — залог творческих талантов. И, разумеется, такую дурацкую теорию создали как раз те, кто только этими внешними признаками и мог похвалиться. Творческие таланты, способность к героической ненависти и героической любви и тому подобное, словом, все, что считается особенностями северной души, — разве не присуще все это и коричневым людям, и желтым, разве не существует на берегах Тихого и Индийского океанов, равно как и на берегах Атлантики?

Дьявольщина! Его ведь и привлекало в этой теории как раз то, что она отменяла логику и взывала к вере. Было так заманчиво ублажать себя мечтой о «северном строе души», героической верой. Напитать ею свой тайный голод по мистике. Все в жизни решалось так просто, если человечество действительно делилось на героев, на расу господ, самой природой предназначенных к владычеству, и на трусов, рабов, предназначенных к повиновению.

Он был весел и дерзок, против него не в силах были устоять ни женщины, ни мужчины. Кто-кто, а он принадлежал к народу-владыке, творцу мировой культуры. Разве мог он быть сыном этого дергающегося истерика, этого Гейера? Да никогда в жизни! Всем нутром он презирал старика, которого с такой великолепной северной хитростью облапошила его, Эриха, мать.

И все-таки хотелось бы внести в это окончательную ясность. Случалось, он ловил себя на жестах, на неуловимых повадках, которые в свое время замечал у старика. Возможно, то был результат бессознательного подражания, обычная переимчивость. Надо бы хорошенько проанализировать это сходство со стариком. Профессор Цангемейстер из Кенигсберга изобрел фотометр со шкалой, отмечавшей малейшие реакции крови. Стоит смешать кровяную сыворотку двух людей, и сразу получается помутнение или осветление. С помощью фотометра можно определить их степень, вычертить кривую. За единицу времени смесь сывороток двух кровно близких людей дает такое-то помутнение, двух чужих — такое-то осветление. Этим способом можно доказать многое. Но как заставить старика сделать кенигсбергскую пробу крови?

204