Успех - Страница 205

К оглавлению

205

Женщины вроде Инсаровой млеют от него, а Иоганна Крайн смеялась. Гнусная штука — оказаться родным сыном такого вот доктора Гейера. Она типичная баварка. Ортодоксальные расисты считают баварцев неполноценными. Они круглоголовы, homines alpini, принадлежат к динарской расе, к тому же испортили свою кровь, смешиваясь с римлянами и вендами.

Студент Егер покончил с собой, потому что стыдился отца.

Когда Эриху случалось рассказывать в партийных кругах о сплетнях, будто доктор Гейер его отец, все начинали ржать. Можно ли было поверить, что у этого молодцеватого, подтянутого юноши подобный родитель? Его осыпали грубовато-добродушными насмешками.

Недавно у него на квартире, увешанной слепками с собачьих морд, собралось много народу; все пили, валяли дурака, и Эрих Борнхаак, решив повеселить компанию, поставил граммофонные пластинки с еврейскими песнями. Сперва гости покатывались со смеху, потом им наскучило слушать. Под конец уже слушал один Эрих, остальные занимались кто чем. Песни были задушевные, трогательные, экзальтированные. Тоска по матери, радость, когда было чему радоваться, плач по убитым во время погрома.

Совсем поздно пришел Кленк — это была большая честь. Узнав, что Эрих устроил концерт из еврейских песен, он во всю глотку захохотал и потребовал повторения. Сперва Эрих под всякими предлогами отнекивался, а когда Кленк стал настаивать — наотрез отказался.

В понедельник Руперт Кутцнер выступил с речью о деле фон Дельмайера. Он был в ударе, очень картинно расписывал низменные способы, какими враги «истинных германцев» стараются уничтожить лучших борцов движения. Много невинных людей сидело тогда в немецких тюрьмах, Мартин Крюгер отнюдь не был исключением: что ни день, в газетах появлялись сообщения о судебных беззакониях, возмущавших большинство баварцев. Но пока Кутцнер изливал потоки гнева на гнусных преследователей фон Дельмайера, ни один человек из многих сотен его слушателей не подумал о тех осужденных, о которых писали в газетах. Пока в священной ярости Кутцнер громил подлых угнетателей невинного, не подумал и антиквар Лехнер о Мартине Крюгере, в чьей виновности он вовсе не был уверен. Нет, для них для всех поруганная невинность воплотилась в образе патриота Георга фон Дельмайера. Набившиеся в огромном зале люди, воспламененные речью фюрера, вопили от возмущения, свистели, выкрикивали угрозы в адрес министра Мессершмидта. А когда на экране появилась физиономия страхового агента фон Дельмайера и Руперт Кутцнер, широким жестом указывая на него, возопил: «Верите ли вы, что человек с таким лицом — отравитель собак?» — все повскакали с мест, стали стучать серыми кружками по деревянным столам и в тысячу глоток заорали: «Нет!», после чего знамена со свастикой склонились перед фотографией фон Дельмайера. Точно таким же жестом четверть века назад актер Конрад Штольцинг указывал римлянам на труп Гая Юлия Цезаря — он тогда играл роль Марка Антония, одного из действующих лиц в трагедии английского драматурга Шекспира.

Еще на трех сборищах говорил в этот вечер Руперт Кутцнер о деле фон Дельмайера. Говорил о германской верности, о германской справедливости, о германском чувстве товарищества, клеймил огненными словами бесстыдную наглость врагов, которые осмелились человека чистейшей германской крови обвинить в отравлении столь верного животного, как собака. Еще трижды вскипала возмущением толпа, еще трижды склонялись перед фотографией фон Дельмайера знамена с экзотической эмблемой плодородия.

Эрих был на всех четырех сборищах, и сердце его бурно билось. Он почти что полюбил Кутцнера.

12
Умен или глуп, он мой город родной

Впечатлительный г-н Гесрейтер, обольщенный разнообразной и кипучей жизнью большого города, долго не мог расстаться с Берлином. Все же эта бурная, стремительная жизнь постепенно стала его угнетать. Ежедневно иметь дело с людьми, лишенными воображения, рассчитывать каждое слово, всегда держать ухо востро — нет, такое существование не подобает человеку утонченной культуры, у которого собственная вилла неподалеку от Английского сада. Он все сильнее тосковал по своему Мюнхену, по Людвигштрассе, по «Тирольскому кабачку», по своему дому в Швабинге, по Изару, по горам, по «Мужскому клубу». Вначале, проходя по людным берлинским улицам, он с сожалением думал о флегматичности своих земляков, а теперь уже эта флегма представлялась ему мудрым спокойствием. Их грубость он мысленно называл непосредственностью, неумение логически рассуждать — поэтичностью, склонностью к романтике.

Он завязал интрижку с третьеразрядной берлинской актрисой. Но этот город и ее заразил лихорадкой, и ее подстегивал дни напролет охотиться за деньгами, полезными знакомствами, выгодными ангажементами, ролями, ответственной ролью. Она уделяла г-ну Гесрейтеру мало времени, не проявляла интереса к его будничной жизни, не понимала ее.

Как-то вечером, когда она в очередной раз отложила свидание с ним из-за каких-то дурацких театральных дел, он с особенной остротой почувствовал пустынность своего берлинского существования. Ему так захотелось услышать хотя бы мюнхенский говор, что он отправился на Ангальтский вокзал к отходу мюнхенского поезда. Он стоял и смотрел вслед выезжавшим из-под сводов дебаркадера вагонам и вдруг понял, что ему следует немедленно сделать. Перед ним возник образ г-жи фон Радольной — невозмутимой, большой, как-то особенно обаятельной.

И как это он раньше не сообразил! Ведь от него одного зависит помирить город Мюнхен с ней, природной мюнхенкой, прекратить нелепый бойкот. Г-н Гесрейтер помчался в контору по продаже железнодорожных билетов, заказал спальное место на завтрашний вечер. Он быстро приведет все в порядок, защитит Катарину от нападок дурацкого города.

205