Пораженный Тюверлен спросил, чего он ожидает от такого обозрения? Ведь даже если оно удастся автору, его вряд ли поймут зрители. Денни Тридцатилетка вынул записную книжку, начал молча подсчитывать. Потом сказал, что всего серьезнее он говорит о вещах, которые могут его развлечь. И пригласил Тюверлена приехать в Америку. Тот задумчиво ответил, что об этом стоит поразмыслить.
Когда они вернулись в «Озерный уголок», Мамонт сказал, что ведет переговоры с г-ном фон Грюбером по поводу займа на электрификацию Баварии. Теперь такое время, что и относительно небольшая сумма очень существенна для маленькой страны.
— Чтобы получить сравнительно небольшую сумму, люди идут на большие уступки, — добавил он.
Тюверлен прищурился, долго молчал.
— А вы собираетесь требовать уступок от моих баварцев? — спросил он, когда г-н Поттер уже заговорил о чем-то другом.
— Просто не знаю, чего бы мне от них потребовать, — признался тот.
— А вот я отлично знал бы, чего потребовать от баварского правительства, — бросил пробный шар Тюверлен. Он думал о том, что это правительство вложило немалый капитал в предприятия Грюбера.
— Что-нибудь очень серьезное? — спросил г-н Поттер.
— Что вы! Всего-навсего амнистии человеку, которого я считаю невиновным, — ответил Тюверлен.
— Мы еще вернемся к этой теме, — сказал г-н Поттер. — Приезжайте в Штаты, господин Тюверлен, — повторил он свое приглашение.
— Думаю, что приеду, — сказал Тюверлен.
Американец уехал, и почти сразу вернулась из Мюнхена после беседы с Мессершмидтом Иоганна. Тюверлен встретил ее очень довольный. Ему понравился Мамонт, к тому же радовала возможность побывать в Америке, возможность добиться амнистии Крюгеру.
Он размышлял, стоит ли рассказать Иоганне об этой новой возможности. Решил, что не стоит, — ей и без того приходилось слишком часто разочаровываться. Лучше рассказать тогда, когда возможность станет реальностью. Тюверлен шел рядом с Иоганной, она молчала, а он озорно, по-мальчишески косился на нее, и его скрипучий фальцет ни на минуту не умолкал.
Она злилась на него за то, что он, видимо, даже и не попытался заинтересовать Мамонта судьбой Мартина Крюгера. А ведь не мог не знать, как ей это важно. Она любила Тюверлена, но до чего же горько сознавать — вот он идет рядом с ней и не догадывается, что ей сейчас всего нужнее.
Бенно Лехнеру предстояло принять нелегкое решение. Кассирша Ценци узнала, что можно по случаю купить хорошо оборудованную электротехническую мастерскую на полном ходу. Она решила, что приобретет ее, а заправлять делом будет Бени. Ценци отлично зарабатывала, отложила кругленькую сумму про черный день и по тем тяжелым временам была, можно сказать, богачкой. Хватит с нее «Тирольского кабачка», хватит работать кассиршей. Она уже подорвала там здоровье, страдает плоскостопием, как все ее товарки по профессии, ноги болят с каждым днем все сильнее. Пора выйти замуж, обзавестись семьей, родить законного ребенка. А случай купить такую мастерскую бывает раз в жизни. Бени стоил ей немалых денег — кто, как не она, дала ему возможность выучиться полезному ремеслу в Высшей технической школе. Остается довести дело до конца: купить мастерскую для Бени и выйти за него замуж.
Бени знал, — Ценци слова на ветер не бросает. Ему претило, что она настаивает на законном браке. Он терпеть не мог всю эту буржуазную формалистику, не говоря уже о том, что современные законы о браке — сплошной идиотизм. С другой стороны, хорошо было бы зажить вместе с человеком, на которого можно положиться. Смертельно надоело брюзжание старика, хотелось под благовидным предлогом уехать от него. Иметь ребенка от Ценци тоже неплохо. Продолжить себя, обзавестись сыном, который будет жить в лучшие времена, в бесклассовом пролетарском обществе, — за это стоит заплатить даже такой ценой, как согласие на гнусный и лживый буржуазный брак.
Довольно тошнотворная перспектива — стоять в черном костюме на Петерсберге рядом с Ценци под белой фатой. Товарищ Прекль и все прочие поднимут его на смех и будут правы.
Но Питерсберг, брачная церемония, свадьба не так неприятны, как второе требование Ценци — согласиться на покупку мастерской и тем самым сделаться предпринимателем.
Вот если бы удалось как следует устроиться, найти хорошую постоянную работу! Тогда и Ценци угомонилась бы, оставила бы его в покое. Например, если бы он числился не временным, а штатным осветителем Государственного театра. Там его очень ценят. Бенно пригласили туда сразу после постановки обозрения «Выше некуда», — его световые эффекты на всех произвели впечатление. В Государственном театре были особенно модны вагнеровские оперы: они льстили духу националистического романтизма, который в то время расцвел пышным цветом. Когда в былые годы король-романтик Людвиг Второй задумал построить в Мюнхене оперный театр для Рихарда Вагнера, мюнхенцы изгнали этого композитора из города, считая, что у него в голове слишком много дури. Прошло полвека, слава Вагнера достигла вершины, и тут мюнхенцы притворились, будто первые оценили его музыку, ради своих местных патриотических целей стали всюду его прославлять и даже построили театр имени Вагнера — правда, не без нажима со стороны некоего театрального дельца, спекулировавшего земельными участками. Вагнеровские оперы требовали сложной театральной техники, мюнхенцы желали, чтобы их театр был на высоте, световые эффекты из обозрения «Выше некуда» отлично подходили для этих опер. Заведующий осветительным отделом Государственного театра пришел в такой восторг от изобретательности Бенно Лехнера, что взял его себе в помощники. Но как ни ценил Бени заведующий, вряд ли его возьмут на постоянную работу в Баварский государственный театр, а Ценци только с такой работой и примирится. Театр очень консервативен. Там всё решают старики, придворные певцы и актеры: они не станут возражать, чтобы коммунист разок-другой осветил их, но чтобы освещал всегда — ни за что. Нет, работы, которая удовлетворила бы Ценци, ему там не получить.