Так что же Бени делать? Ценци торопит его, оглашение должно появиться в газетах самое большее через три недели. Откладывать покупку мастерской на более длительный срок невозможно. Значит, к этому времени ему надо на что-то решиться. А нет — ну, что ж, не гневайтесь, господин хороший, придется ей с ним расстаться. На этот случай у нее есть еще трое на примете. Гори все ясным огнем, а весной она уйдет из «Тирольского кабачка». Еще не зацветут деревья, а Ценци в подвенечном платье будет стоять на Петерсберге. И, уж конечно, не с каким-нибудь чужаком.
Ну и переплет! Бенно Лехнеру был необходим совет человека, с чьим мнением он считался. Он пошел на Габельсбергерштрассе к Каспару Преклю.
Но Прекль был в настроении, отнюдь не располагавшем к душевному разговору. Хотя его мучила неприятность в сущности пустяковая, да и случилась она уже несколько дней назад, тем не менее Каспар Прекль никак не мог успокоиться. А заключалась эта неприятность в следующем. Анни Лехнер, проходя мимо магазинной витрины, увидела там зимнее пальто и стала его разглядывать. Оно было дорогое и наверняка не таков хорошее, каким казалось с улицы. Но уже начались холода, и Анни позарез нужно было зимнее пальто. Должно быть, она простояла у витрины очень долго, потому что какой-то незнакомый человек спросил, что она там увидела такое интересное. Незнакомец был весел, остроумен, произвел на нее приятное впечатление, да и она тоже как будто очень ему понравилась. Они заговорили о ценах. Оказалось, он иностранец и у него есть швейцарские франки. На покупку пальто надо было всего пятнадцать таких франков, и он согласился продать их по курсу, который, по правде говоря, существует только для очень хорошеньких девушек. Но когда Анни Лехнер стала расплачиваться за понравившееся ей пальто, выяснилось, что франки любезного господина фальшивые. Обозленный хозяин вызвал полицию. Анни провела несколько очень неприятных часов в участке, откуда ее вызволил, разбранив на все корки, старик Лехнер.
Когда Каспар Прекль узнал об этой истории, он стал браниться еще яростнее, чем папаша Лехнер. Но тут уже потеряла терпение и Анни. Каспар недурно устроился. Разыгрывает этакого чистоплюя. Сделал красивый жест, отказавшись от работы у Пятого евангелиста. Но кто-то ведь должен платить за квартиру и покупать еду. Конечно, какому-нибудь Рейндлю обмен двенадцати тысяч марок на пятнадцать франков может показаться плёвым делом, но для Анни он означал зимнее пальто и, значит, двести часов тепла, сухое платье и сухой нос. Да, ее обвели вокруг пальца, но ведь Каспар Прекль не очень-то заботился о том, чтобы она поближе познакомилась с иностранной валютой.
Конечно, Каспар Прекль как следует намылил ей шею. Но все дело в том, что Анни наступила ему, так сказать, на любимую мозоль, хотя он и себе в этом не признавался. Он терзался из-за того, что Анни уже не такая цветущая, как раньше, что порою она плохо выглядит, что, очевидно, недоедает, что ей не на что купить себе платье. Она не жаловалась, но, при всей своей ненаблюдательности, он видел, как она обносилась. Нет, так себя вести он больше не может. Его чувство собственного достоинства — блажь, его цикл баллад о личности и коллективе, с которым он до сих пор возится, — блажь. А через два месяца ему стукнет тридцать, и блажь уже не по возрасту. Он сделал красивый жест, отказавшись от предложения Рейндля ехать в Москву. Теперь, чтобы как-то устроиться, придется идти на поклон к тому же Рейндлю. А это черт знает как неприятно.
В таком малоприветливом настроении был Каспар Прекль, когда Бенно Лехнер пришел к нему со своими огорчениями. Он сразу увидел, что Каспар не в духе, стал что-то мямлить, попытался завязать разговор на отвлеченные темы. Но Каспар так бушевал, что уж лучше было слушать его, а самому помалкивать. Инженер всех бранил и развивал теории не столько убедительные, сколько воинственные.
Бенно совсем оробел и решил держаться подальше от теорий. Но когда он заикнулся о своих сомнениях, товарищ Прекль, злившийся больше на себя, чем на Бени, резко оборвал его: не желает он слушать о какой-то там отдельной судьбе, время отдельных конфликтов миновало, ему тоже не нужно никакой отдельной судьбы, нужно только слияние с массами. Странно прозвучали эти слова в устах такого неуживчивого, угловатого человека. Бенно Лехнер усмотрел в них лишь высокомерие, насупился, несмотря на глубочайшее восхищение Преклем, и в ответ на осторожные попытки того загладить свою вспышку, упрямо и угрюмо молчал.
Оба молчальника с облегчением вздохнули, когда пришла говорливая Анни. Более чуткая, чем Каспар, она сразу поняла, что брат чем-то озабочен, сказала, что хочет разок вместе с ним навестить отца, и они вдвоем отправились на Унтерангер. Бенно Лехнер начал рассказывать о себе уже не Преклю, а сестре. Внимательно выслушав его, Анни сразу стала на сторону кассирши Ценци: та правильно делает, когда ставит перед ним вопрос ребром. Все так шатко нынче, что для Бени будет истинным благом встать обеими ногами на твердую почву. Она многословно уговаривала его согласиться и заранее радовалась тому, что будет крестной матерью племяннику.
Попутно она рассказала ему кое-что и о себе. Она забеременела от Каспара. Но не заикнулась ему об этом — он, конечно, очень умен, но не в таких делах. Она просто пошла к врачу и избавилась от ребенка. Что говорить, она предпочла бы его родить. Но ведь родить мало, надо еще прокормить и воспитать, а как это сделать в такое гнусное время? Скверная сейчас жизнь — инфляция, и прочая гадость, и надо лезть из кожи вон, чтобы не сдохнуть с голоду. С врачом тоже оказалось не просто: тот, которого ей рекомендовали, не человек, а золото, сделал бы аборт даром такой нищей девчонке, как она, но именно поэтому подлецы-конкуренты донесли на него. А он красный, он социалист, вот его и упрятали в тюрьму. Пришлось обратиться к врачу, который пользует «большеголовых». Тот был мил и любезен, на потребовал плату в иностранной валюте. Она потому так и обмишулилась с этим пальто, что очень уж ей круто пришлось.