Вглядевшись в автопортрет, Гесрейтер почувствовал глубокое волнение. Непонятно, что в картине могло будить плотское желание. II что это за мужчины, у которых одна мысль о том, что женщина способна изобразить себя голой, вызывает похоть! Женщина глядела вдаль потерянно и в то же время сосредоточенно, в ее не очень топкой шее, наверняка написанной без всяких прикрас, было что-то жалостно-беспомощное, груди неясно обрисовывались в нежно-молочном свете и все же казались упругими. Все вместе было анатомически точно и тем не менее поэтично. Попробовали бы самодовольные мужи из академии создать нечто подобное!
Господин Новодный снова оказался рядом и заговорил с ним.
— Во сколько вы оцениваете этот портрет? — неожиданно прервал его Гесрейтер.
Застигнутый врасплох, Новодный быстро взглянул на Гесрейтера, не веря своим ушам. Обычно такой находчивый, он не сразу сообразил, что ответить, и, наконец, назвал крупную сумму.
— Хм, — произнес Гесрейтер. — Благодарю вас, — и церемонно откланялся.
Минут через пять он вернулся.
— Я покупаю эту картину, — деланно-небрежным тоном сказал он.
Господину Новодному, при всей его многоопытности, не удалось скрыть изумления, и это совсем не понравилось Гесрейтеру. Если уж это так поразило Новодного, то что скажет г-жа Радольная, какие разговоры пойдут по городу, когда станет известно, что он купил картину Анны Гайдер? Тем более что покупка картины и в самом деле была явным вызовом. Ему не по душе процесс Крюгера и все, что с ним связано. Из чувства внутреннего протеста он в пику всем и купил картину. Но не признак ли дурного тона такой вызывающий поступок? Не правильнее ли было бы спокойно и решительно уяснить все для самого себя, твердо определить свою позицию?
Неуверенно, даже несколько смешавшись, стоял он перед г-ном Новодным, хранившим вежливое молчание.
— Эту картину я покупаю по поручению одного приятеля, — произнес он, наконец, — и был бы вам признателен, если б вы пока не упоминали о том, что покупка совершена при моем посредничестве.
От готовности, с какой г-н Новодный выразил свое согласие, за сто километров веяло недоверием, едва прикрытым профессиональной вежливостью. Раздосадованный, злой, браня себя за трусость и одновременно испытывая удовлетворение от собственной храбрости, Гесрейтер распрощался и поехал во Дворец Правосудия, где уселся на свое место присяжного заседателя, лицом к председателю земельного суда доктору Гартлю и обвиняемому Крюгеру, рядом с остальными присяжными — придворным поставщиком Дирмозером, учителем гимназии Фейхтингером, антикваром Лехнером, страховым агентом фон Дельмайером и почтальоном Кортези.
Председатель земельного суда Гартль начал заседание с допроса лиц, проживавших в одном доме с девицей Анной Элизабет Гайдер, ныне покойной. Девица Гайдер снимала в доме 94 по Катариненштрассе квартиру-мастерскую. В этом убогом доходном доме по Катариненштрассе 94 жили мелкие торговцы, служащие, ремесленники. Девица Гайдер была не самостоятельной съемщицей, а всего лишь жилицей у некоей надворной советницы фрау Берадт, сын которой, художник, пропал без вести во время войны. Фрау Берадт отзывалась о покойной не слишком лестно. Почти сразу же у нее с фрейлейн Гайдер начались нелады. Эта девица была неряшлива, неопрятна, являлась домой, когда ей вздумается, и, несмотря на строжайшее запрещение, готовила еду прямо в мастерской, что могло вызвать пожар, платила за жилье неаккуратно, принимала у себя подозрительных, шумных гостей и не соблюдала элементарных правил. А когда Анна Гайдер вступила в интимные отношения с обвиняемым Крюгером, — резким голосом продолжала свой рассказ надворная советница Берадт, — она предложила фрейлейн немедленно съехать с квартиры. Но, к сожалению, нынешние законы защищают интересы жильцов, разбор дела в жилищно-конфликтном бюро затянулся до бесконечности, и ей так и не удалось выдворить эту неприятную особу. Первое время доктор Крюгер приходил очень часто, почти каждый день. Она, да и все в доме были возмущены предосудительными отношениями между этим господином и фрейлейн Гайдер. «Откуда госпоже Берадт известно, — спросил доктор Гейер, — что их отношения не были чисто дружескими?» Надворная советница Берадт, покраснев и несколько раз откашлявшись, объяснила, что г-н Крюгер и фрейлейн Гайдер смеялись вульгарным смехом, до неприличия интимно. К тому же г-н Крюгер на лестнице не раз брал фрейлейн за руку, обнимал за плечи, за шею, что не водится между людьми, если только между ними нет близких отношений. А еще из мастерской доносился визгливый смех, отрывистые, точно от щекотки вскрики, шепот, словом, всякие непристойные звуки.
— Значит, соседи могли слышать все, что делается в мастерской?
Хотя между ее комнатой и мастерской есть еще одна комната, — объяснила надворная советница Берадт, — но если хорошенько прислушаться, да еще при таком отличном слухе, как у нее, ночью все эти звуки, конечно, можно услышать.
— Можно услышать или было слышно? — чуть покраснев, спросил доктор Гейер, еле сдерживаясь и досадливо щурясь из-за очков с толстыми стеклами. Тут присяжный заседатель фон Дельмайер, легкомысленного вида человек, засмеялся, но мгновенно притих под укоризненным взглядом своего соседа, почтальона Кортези, и тупо недоуменным — учителя гимназии Фейхтингера.
Был ли доктор Крюгер в ту ночь у девицы Гайдер, надворная советница по прошествии столь долгого времени сказать не может. Но она не раз слышала, да и своими глазами видела, как этот господин приходил и уходил из мастерской в самое неподходящее время.