Успех - Страница 253

253

Все, что она делала, оказалось ненужным. Но не делай она ничего, не произошло бы того, что помогло Мартину. К несчастью, ему ничего не помогло. Но только потому не помогло, что у него истощились силы. Нет, потому, что она приложила недостаточно сил, проявила недостаточно настойчивости. Но разве до всей этой истории она не говорила Мартину, чтобы он держался подальше от Анны Элизабет Гайдер? У нее тогда было правильное чутье, это у него не хватило чутья.

Бессонными ночами Иоганна вела спор с мертвым Крюгером. Она стояла в тесной камере, в трубах отопления что-то урчало, она добивалась ответа от серо-желтого лица. Старалась убедить безжизненный труп, вымогала подтверждение, что не она виновата в его плачевном конце. Но серо-желтое лицо застыло, на нем было все то же выражение непримиренного покоя.

Дело было не в ней и не в нем. Дело в том, что любой человеческий поступок, самозабвенный или вяло-равнодушный, противоречащий натуре того, кто его совершил, или ей соответствующий, но самой своей сути всегда слеп, он просто один из тридцати шести номеров рулетки. И невозможно предугадать, благотворен он будет или зловреден.

Шаги, предпринятые Иоганной, не были полезны, не были вредны, они были нейтральны, безразличны, безрезультатны. Не сделай она их, ничего бы не изменилось. Она обивала пороги законников, судей и адвокатов, если надо говорила правду, если надо — лгала, завязывала претившие ей «светские связи», вываливалась в грязи, когда, по ее мнению, это могло сослужить службу, умоляла и осыпала упреками официальных и закулисных правителей страны, делала все, что только возможно сделать, но механизм был сильнее, чем она, машина не прекращала своей работы. Но так как Жак написал для г-на Пфаундлера обозрение, а композитор, чье имя ей было неизвестно, сочинил для этого обозрения популярную песенку, а проезжему денежному пузырю эта песенка пришлась по вкусу, и болтовня Жака ему тоже пришлась по вкусу, а Жаку пришлось по вкусу ее широкоскулое лицо и вздернутый нос — в результате всего этого Мартин чуть было не вышел на свободу. Чуть было — но все-таки не вышел. Тем не менее этот композитор, этот американец, этот Жак без всяких трудов и усилий добились большего, чем она, столько думавшая о Мартине, прилагавшая столько месяцев так много усилий. С одной стороны невезение, с другой — удача: при чем же тут вина?

Но все равно вина была. Существовал такой счет, где успех или неуспех ничего не значил. Значили только силы и старания, вложенные человеком в свои действия. Пусть благоразумные люди твердят — Мартин Крюгер умер оттого, что судопроизводство никуда не годится, а условия отбытия наказания варварские. Пусть благоразумные люди твердят — Мартин Крюгер умер оттого, что состав крови и сердечная мышца у него были такие-то, а не иные. Иоганна знала — он не умер бы, вложи она в свои действия больше сил и воли.

Тем временем с запада на большом океанском пароходе возвращался из Америки писатель Жак Тюверлен. Незадолго до отъезда он узнал о смерти Мартина Крюгера. Как тут было не задуматься о судьбе, случайности, успехе?

Жак Тюверлен перечитал свой очерк о Крюгере. В нем он раскрыл связь между этой судьбой и социальными условиями времени, но не исключил и возможности более глубокого толкования. Под всем этим он подписался бы и сейчас, когда Мартин Крюгер умер. В своем поведении по отношению к нему он при самом тщательном анализе также не находил ничего предосудительного. Этот человек был ему неприятен. Их судьбы пересеклись, но он не отстранился, напротив того, попытался развязать эти ненужные отношения самым пристойным образом. Вел с покойным честную игру.

Не в его обычае было предаваться бесполезным, пустым сожалениям. И все-таки теперь, когда уже ничего нельзя было изменить в этой судьбе, она не давала ему покоя. Подобно Иоганне Крайн, он против собственной воли проводил бессонные ночи в объяснениях с Мартином Крюгером. Оправдывался перед умершим, с полной неоспоримостью доказывал, что невозможно было сделать для него больше, чем все они сделали.

Жаку Тюверлену шел сороковой год, а на вид можно было дать не больше тридцати. Он был строен, подвижен, в отличной форме. В Америке он увидел много неожиданного, узнал о существовании новых для него проблем и вопросов, упражнял мозг, сердце, тело. У него был солидный текущий счет в банке и репутация одного из крупнейших писателей своего времени. Он плыл через океан, переполненный картинами и образами, битком набитый планами, готовый спокойно ждать, пока один из них не созреет, радостно торопящий встречу с Европой, с Баварией, с Иоганной Крайн.

Единственным темным пятном была неожиданная развязка дела Крюгера. В ней мучительно переплелись для него вопросы общие и глубоко интимные. Когда Мамонт потребовал от баварского правительства освобождения Мартина Крюгера, Тюверлен развлекался мыслями об удивительных путях, которые порой избирает судьба. Он только потому ничего не рассказывал в свое время Иоганне, что не любил хвалиться урожаем, пока зерно еще не ссыпано в закрома. И все-таки возможно, что главную роль тут играло тщеславие. Ему приятно было думать, что вот он вернется, добрый, улыбчивый дядюшка, который одним взмахом руки счастливо разрешил все трудности. Сюрприз получился чересчур мрачный. С этим спорить не приходится. Поделом ему.

Но не поделом Мартину Крюгеру. Тюверлен возмущался. Должен же быть какой-то смысл в этой явной бессмыслице. Конечно, всего удобнее вера в провидение, каким бы именем его ни называть, богом или законом экономики. Но в этих дебрях человек сам должен прорубать себе дорогу. Во всяком случае, он не различает пути там, где другие якобы отчетливо его видят. И полагается только на собственный нюх. Да, помочь ему может лишь его нос, а не благие советы господ Гегеля и Маркса.

253