Успех - Страница 257

257

В некий ноябрьский вечер направление ветра вдруг изменилось. Флаухер почуял это, столкнувшись в «Мужском клубе» с Пятым евангелистом.

— Мне говорили, — сказал тот своим высоким властным голосом, — мне говорили, господин государственный комиссар, что вам теперь уже не очень по вкусу физиономия господина Кутцнера. Знаете, я тоже решил больше не вкладывать денег в этого господина.

Оттягивая пальцем воротничок, Флаухер с раболепной преданностью смотрел в плотоядный рот Рейндля. Он мало смыслил в экономике, но зато отлично знал, что замечание, мимоходом брошенное этим треклятым Рейндлем, стоит в тысячу раз больше тысячи кутцнеровских демонстраций. Видно, вопрос насчет Рура улажен, немецкие промышленники договорились с французскими, у них пропала охота устраивать путчи. Капитал брезгливо отстранился от поборников государственного переворота и бряцателей оружием. Флаухер напряженно размышлял, так напряженно, что его квадратное лицо стало поразительно глупым. Если деньги бьют отбой, тут не поможет никакая армия, придется и ему, как Кутцнеру, пережить свое «цветение деревьев». «Я тоже решил больше не вкладывать денег в этого господина». Если сопоставить сей дружеский толчок в бок с некоторыми донесениями о берлинских настроениях, которые он до сих пор оставлял без внимания, то, пожалуй, уже не покажется таким паническим тайный приказ главнокомандующего рейхсвером.

Вот так история. Он перегнул палку, слишком много лозунгов позаимствовал у «истинных германцев». Если сейчас эта скотина Кутцнер вздумает выступить, виноватым окажется Флаухер, и он, маршал, полетит вверх тормашками вместе со своим барабанщиком. Фу-ты черт, в какую переделку попал. Всю ночь шагал он по своим низким комнатам среди обитой плюшем мебели, сопровождаемый таксой Вальдман, тяжко стонал и сильно потел. Он же вовсе не был обуян гордыней, он старался только во славу Баварии и всевышнего. Не может быть, чтобы провидение оставило его в час столь сурового испытания. Он был глубоко подавлен.

И, подумать только, провидение его не оставило, оно подсказало ему некий план. Он не станет устраивать путч и призовет к порядку барабанщика Кутцнера. Но сделает это не задаром. Даже из поражения извлечет выгоду для Баварии. Продаст имперскому правительству свой отказ от путча. Выторгует для страны такие льготы, которые укрепят ее находящуюся под угрозой государственную самостоятельность. Возрадовавшись, он лег в постель и уснул спокойно, сном праведника.

Наутро он немедленно взялся за дело. Отставить свой собственный путч было несложно: баварская армия была у него в руках. Как она не отказалась бы устроить путч вместе с ним, так не отказалась и вернуться в лоно имперского правительства. Куда труднее было загнать назад, в будку, кутцнеровцев — самого барабанщика и его приспешников. Те сорвались с цепи, жаждали драки, не подчинялись указке. К тому же времени у Флаухера было в обрез. Он не знал, на какой день назначено выступление, но не сомневался, что это должно произойти не сегодня завтра. Выиграть время, выиграть время, сейчас все сводилось к этому.

Он решил пойти на хитрость и созвал у себя совещание всех командиров боевых отрядов. Твердил, что у него та же цель, что и у них. Но и проявлял озабоченность берлинской ситуацией. Разумеется, имперские войска можно будет перетянуть на сторону восставших, но пока что они недостаточно подготовлены к этому. Все можно будет уладить за совсем короткий срок, но отсрочка нужна, отсрочка необходима.

Кутцнеровцы ответили ему издевками. Господин генеральный государственный комиссар однажды уже стал им, как кость, поперек горла. Они не забыли весеннего цветения деревьев. Что ж, выходит, им и на этот раз поджать хвост? Да ведь у него та же цель, что у господ командиров, снова заныл Флаухер, но вот ситуация неподходящая. Необходима оттяжка, хотя бы недельная оттяжка.

Командир вооруженных сил «патриотов» Тони Ридлер отвечал Флаухеру со злобным упрямством, его гаулейтер Эрих Борнхаак — с насмешкой. Если все подготовлено к девятому, какого черта откладывать выступление на шестнадцатое? «Хотя бы три дня отсрочки», — умолял Флаухер.

Во время совещания Кутцнер был на удивление молчалив, сидел скрестив руки на груди, выражением лица и позой подчеркивая роковое значение этого часа. Но вот он встал со стула. Что ж, сказал он, они подождут еще три дня. Его соратники шумно запротестовали. Подождут до двенадцатого ноября, тоном, не допускающим возражений, подвел черту фюрер.

В ту же ночь он созвал всех командиров на военный совет. Пока Флаухер переливал из пустого в порожнее, его, Кутцнера, осенило свыше. На восьмое ноября Флаухер назначил многолюдное собрание в «Капуцинербрей» — он собирается выступить с программной речью о нынешнем политическом положении. Вот на этом собрании Кутцнер объявит во всеуслышание о начале национальной революции. С оружием в руках принудит Флаухера сказать «да» или «нет». Если государственный комиссар искренне хочет народного обновления, ему помогут совершить этот прыжок. Правда, он, Кутцнер, полагает, доверительно добавил фюрер, что Флаухер только для того просил об оттяжке, чтобы провести за нос «истинных германцев», обскакать их. Но Кутцнера не проведешь. Нет, шалишь. Он и не подумает снова идти на попятный. А что он обещал отложить выступление до двенадцатого, так это просто северная хитрость, не только допустимая, но даже обязательная, когда дело идет о благе отечества.

Проникновенным голосом он еще раз спросил, все ли готово. Командиры не менее проникновенно заверили, что да, все готово. Кто-то заметил, что если и с политической точки зрения все в таком же порядке, как с военной, то победа им обеспечена. Кутцнер укоризненно поглядел на дерзкого. Не удостоил ответа. Просто взмахнул рукой и с таинственным видом указал на ящик стола, где под замком хранил планы. Все встали. Фюрер еще раз заявил, что в ночь с восьмого на девятое он перейдет Рубикон.

257