Успех - Страница 258

К оглавлению

258

6
Кориолан

В полном одиночестве сидел Отто Кленк в своем охотничьем домике. Он выдержал характер, ни летом, ни осенью не появлялся в Мюнхене. Заперся в Берхтольдсцеле в общество матери Симона, стареющей экономки Вероники. Жене приказал стеречь их мюнхенскую квартиру — он не желал видеть ее в поместье. Все же, если бы полгода назад ему сказали, что день своего пятидесятилетия он просидит один в охотничьем домике, — ни за что не поверил бы этому. Уж скорее думал бы, что вся Германия будет справлять славный юбилей своего спасителя.

И вот он сидит среди повитых туманом гор, попыхивает короткой тирольской трубочкой, усмехается. В такой день хорошо подводить итоги. Если бы его сейчас хватил кондрашка и предстояло бы отправиться на тот свет, о многом ли упущенном за полвека пришлось бы ему жалеть, во многом ли раскаиваться? Да ни в чем он не стал бы раскаиваться. Как там ни верти, а он прожил отличную жизнь и может кричать об этом на всех перекрестках. Он настоящий баварец, уроженец Альп. Баварцы и современность плохо уживаются друг с другом, — что ж, тем хуже для современности. Кленк это Кленк и пишется Кленк. И он от души рад, что не имеет отношения ко всяким склизким тварям, которыми кишмя кишит этот мир.

Его книги, горы, леса, егерь, он сам — какое еще общество ему нужно? Одиночество неплохая штука. Он снова вспомнил охоту в итальянских горах. Да, козерог — умнейшее животное. Разумеется, Кленку было бы приятно, если бы здесь, рядом с ним, сидел некий юнец по имени Симон. Но зазывать его к себе — нет, на это он не способен. Когда Кленк окончательно расплевался с «патриотами», он решил и Симона забрать с собой сюда, в Берхтольдсцель, подальше от «патриотов». Но Симон, этот пострел, наотрез отказался. Ему нравилось в Мюнхене, он не желал киснуть в деревне. Кленк вспылил и приказал ему не валять дурака, но тот тоже вспылил и уперся. Резко и непреклонно заявил, что силой его никто и ни к чему не принудит. Если старик намерен разыгрывать оскорбленную невинность, это его частное дело. Кленк было замахнулся на него, но в последнюю минуту одумался. Он был в бешенстве и все-гаки радовался, что его отпрыск так похож на него: то же кирпично-красное лицо, те же глаза с желтоватыми белками, то же властолюбие.

Вот он стоит на своей горе, гигант Кленк в потрепанной охотничьей куртке, надетой поверх белоснежного белья, откинув лысеющую костистую голову, — ни дать ни взять, новый Кориолан. Он ждет, что родина призовет его, что «патриоты» призовут его, и заранее торжествует, представляя себе, как всем покажет кукиш. С напряженным вниманием следит за борьбой Флаухера с Берлином, за борьбой Кутцнера с Флаухером. Опоздали, мои любезные, Рейндль не стал вас дожидаться. Его теперь и след простыл: рурская история улажена, вы опоздали на поезд. Надо было раньше соображать, любезнейшие.

Кленк вышел из лесу и направился домой, в Берхтольдсцель. Изразцовая печь была жарко натоплена, тепло от нее волнами ходило по большой, просто убранной горнице. Кленк сел на деревянную скамью, задымил трубкой, включил радио и стал слушать последние известия. Вероника накрыла на стол. Он сытно, с удовольствием пообедал. Выпил. Переселившись в Берхтольдсцель, он забыл и думать о почках. После обеда Кленк долго сидел за столом, подремывал. Никто не звонил ему по телефону? Никто не спрашивал? Нет, никто не звонил, ни Флаухер, ни Кутцнер не посылали за ним.

Одиночество хорошая штука, но ведь невозможно дни напролет сидеть и ждать краха «истинных германцев». Кленк наорал на Веронику. Взял книгу и отправился в лес. Уселся на пень и прочел несколько страниц из книги о праве и о логике культурно-исторического процесса, задумался, снова начал читать, делал на полях язвительные пометки.

Но кто эти двое, которые все ближе подходят к нему, подтянутый господин и хрупкая дама? Ох, черт возьми! У него в ушах зазвучали глухие удары литавр из той увертюры. Вот уж это действительно роскошный подарок ко дню рождения. С каким наслаждением он хлестнет этого гнуса своим «нет».

Да, фюрер решил канун путча провести на лоне природы. Разве у него в ящике письменного стола не лежит подробно разработанный план действий? Значит, нужно одно — перед решительным ударом успокоить нервы. Вот он и укатил за город вместе со своей секретаршей Инсаровой, но даже ей не сказал, куда направляется. Назвал шоферу Берхтольдсцель, только когда они выехали из города. Раз у него оказалось свободное время, почему бы ему не попробовать договориться с Кленком? Кленк неглуп и должен понять, что, когда зацвели деревья, прав был не он, а фюрер. Кутцнер был сейчас очень благорасположен к Кленку. Он собирался сделать все, от себя зависящее, чтобы втянуть и его в игру, — Кленк был ему позарез нужен. Все пойдет кувырком, если Кленк останется в стороне.

Услышав, куда они едут, Инсарова страшно обрадовалась. В последнее время она весьма близко сошлась с Эрихом Борнхааком. С тех пор как Кленк порвал с «истинными германцами», Эрих все больше забирал власть в свои руки. Он как безумный работал, как одержимый гнался за наслаждениями. Жег свечу с обоих концов, и это восхищало Инсарову, как восхищала и веселая, циничная небрежность, с которой он ее брал. Она заранее радовалась возможности подразнить Кленка, разжечь в нем ревность к Эриху.

При виде гостей Кленк встал. А Кутцнер, сказав несколько ничего не значащих фраз, принялся ораторствовать. Он чувствовал, что в ударе, что его речь полна огня и задушевности. Кленк между тем думал: «На это он мастак!» Выпрямившись во весь свой гигантский рост, бывший министр слушал невозмутимо, вполне учтиво: здесь, в своем лесу, он чувствовал себя на десять голов выше этого ничтожества, этого Кутцнера. Фюрер и Инсарова озябли во время длинной поездки, им хотелось обогреться в теплой комнате. Исхудавшее лицо русской пряталось в пушистом меху серой шубки. Она переступала с ноги на ногу — хрупкая, изящная зверушка, дрожащая на морозе. Хотя эта падаль и была причиной его почечного приступа и всего, что затем последовало, Кленк дал бы ей возможность обогреться. Но очень уж было приятно как следует поморозить Кутцнера. И он его поморозил.

258