Антиквар Каэтан Лехнер стоял в переулке. Он дрожал, чувствовал себя выпотрошенным, но он был жив. Люди напирали на него со всех сторон, толкали его. Притиснули к массивной двустворчатой двери. Что от нее проку, наверняка заперта. Все-таки он кое-как нащупал ручку, нажал на нее. И, подумать только, одна створка поддалась. Он оказался в просторном, светлом вестибюле. Машинально сразу закрыл за собой дверь. Зачем, чтобы и здесь была давка.
Дверь была прочная, ее не пробьет никакая пуля. Если бы только у него за плечом не болталась так нелепо винтовка. Он отдал бы все на свете, лишь бы от нее избавиться. Тогда с этой историей было бы покончено, и он никогда больше не имел бы отношения к пулям. По пологим каменным ступенькам он начал подниматься во второй этаж. Там на входной двери висела дощечка: «Д-р Генрих Баум, д-р Зигфрид Гинзбургер, адвокаты». Лехнер позвонил. Без всякой надежды на то, что откроют. Но, подумать только, открыла девушка. Спросила, кто ему нужен. Он машинально ответил, что хотел бы поговорить с господином адвокатом. Его впустили. Нестарый человек, худощавый и очкастый, довольно приветливо спросил, чем может служить.
— Сейчас… сейчас… — Он снял болтавшуюся за плечом винтовку, попытался прислонить ее к полке с деловыми бумагами. Но винтовка все время валилась набок. Он осторожно поворачивал ее то так, то этак и думал, что, если она упадет и загремит, все пропало. Кончилось тем, что он бережно и сосредоточенно уложил ее поперек письменного стола. Потом сказал: «Господин адвокат, у меня к вам просьба: мне бы надо кой-куда…»
Адвокат сам проводил его в уборную. Заперев дверь, Каэтан Лехнер с облегчением вздохнул. Скачки были нелегкие, но он одолел все препятствия и теперь в безопасности. Он сидел, переводил дух. Немного успокоившись, начал обстоятельно приводить себя в порядок. Задача оказалась сложной и не совсем ему удалась: он бог весть как изгадился.
Он долго пробыл в безопасности, защищенный запертой дверью. Медленно, все еще нетвердо держась на ногах, оделся. Сорвал с рукава повязку с индийской эмблемой плодородия, сунул ее в унитаз, спустил воду. Повязка никак не спускалась. Стоявшей в углу щеткой Лехнер протолкнул ее в трубу, присел еще на минутку. Потом, легонько вздохнув, встал.
Он хотел было улизнуть, но секретарша опять отвела его к адвокату.
— Чем же все-таки я могу вам служить? — доброжелательно спросил очкастый господин.
— Да больше, в общем, ничем, — ответил Каэтан Лехнер. — Простите, а сколько я вам должен? — добавил он просительно.
— Нисколько, — ответил адвокат. — Но что мне делать с винтовкой? — спросил он.
Каэтан Лехнер пожал плечами.
— Вы не возьмете ее с собой? — снова спросил адвокат.
— Нет, нет, — с ужасом отмахнулся обеими руками Лехнер.
Адвокат подошел к окну. С улицы уже почти не доносилось шума. Каэтан Лехнер молча сидел. Нигде и никогда в жизни он не чувствовал себя так уютно, как в этой большой, полупустой комнате; хотелось как можно дольше по уходить из нее.
— Стрельба как будто прекратилась, — сказал адвокат и медленно повернулся от окна к Лехнеру. Старик с трудом поднялся.
— Тогда я пойду, — сказал он. — И скажу: да вознаградит вас господь. — Он вышел. Долго стоял у двери и разглядывал белую дощечку с черной надписью «Д-р Генрих Баум, д-р Зигфрид Гинзбургер, адвокаты». «Евреи», — решил он.
На улице было сумрачно, холодно. Каэтану Лехнеру все время казалось, что за плечом у него болтается проклятая винтовка. Он нетвердо держался на ногах, был голоден, мечтал как следует вымыться. Но идти домой на Унтерангер было стыдно. В ресторан он тоже не смел зайти — ему казалось, все сразу увидят, как мерзко он изгадился. Еле живой, брел по улицам. Добрался наконец до Изарау. Пошел дальше. Гарлахинг, Ментершвайге. Высоко над рекой повис изящный Гроссгесселоэский мост. Каэтан Лехнер сел на скамью и долго, не отрываясь, глядел, как неутомимо катит река свои серо-зеленые воды. Он искренне верил, что Кутцнер поможет ему заполучить яично-желтый дом, а может, и «комодик». И вот оказалось, что Кутцнер дурак и дерьмо, да и он сам тоже не баварский лев, и вовсе он не выбился в люди, а еле дотащился до этой скамьи. Его тянул к себе Гроссгесселоэский мост. Он был такой высокий, что сделался настоящей приманкой для самоубийц: прыгнешь с него — и делу конец. Таким способом навсегда избавлялись от любовных горестей бесчисленные служанки, от голода и бед — бессчетные «трехчетвертьлитровые рантье». «Будь теперь лето, — размышлял Каэтан Лехнер, — можно было бы легко и просто войти в воду, а сейчас изволь прыгать». Потому что Каэтан Лехнер внезапно пришел к выводу, что он должен покончить со своей испоганенной жизнью. В газетах напечатают, что вчера с Гроссгссселоэского моста бросился в Изар всеми уважаемый антиквар Каэтан Лехнер. Стыд довел его до самоубийства.
Усталый, одеревеневший, он начал взбираться на мост. Уличные мальчишки, подростки двенадцати — четырнадцати лет, играли на мосту в Кутцнера и Флаухера. Превозмогая ломоту в костях, старый Каэтан Лехнер с трудом взгромоздился на перила. Было холодно. Он раскашлялся, вытащил голубой в клетку платок, высморкался. Мальчишки заметили его.
— Ребята, давай сюда! — крикнул один. — Сейчас этот тип сиганет с моста, есть на что посмотреть!
Они столпились возле старого Лехнера, выжидающе смотрели на него, с полным доброжелательством подбадривали.
Каэтан Лехнер продолжал сидеть на перилах — мальчишки мешали ему. Они так дурацки пялились, что невозможно было придумать ни одной благостно мудрой прощальной мысли.