Успех - Страница 265

265

Все стратегические пункты, все общественные здания охраняли правительственные войска и полицейские в зеленых мундирах. У часовых на лицах застыло глупое, напряженно-безразличное выражение. Прохожие брюзжали. На Амалиенштрассе, перед заведением, где обычно собирались «патриоты», стоял на часах одинокий полицейский в зеленом мундире. Тюверлен видел, как иссохшая старуха — то была надворная советница Берадт, но этого Тюверлен не знал — подбежала к часовому и плюнула ему в лицо, считая, очевидно, что проявила незаурядную отвагу. Видели это многие, они захлопали в ладоши, их лица исказило злобное торжество. Полицейский подпрыгнул, потом застыл на месте, потом покрутил головой и стер плевок рукавом.

— Еврейская сволочь, ноябрьский подонок, предатель, красный пес, Иуда! — вопила дама.

Она надеялась, что наконец-то наступит свобода, народ уничтожит подлые большевистские законы о правах квартирантов, и тут-то она и расправится со своими жильцами, с этими мерзавцами, как они того заслуживают. Но коварство и измена снова растоптали народные чаяния. Хоть на этом полицейском удалось ей выместить свое негодование. Задрав голову, расталкивая зрителей, она ушла под общие аплодисменты. Ее примеру решил последовать какой-то щуплый, бедно одетый, дрожащий от холода человечек. Но на этот раз полицейский не растерялся. Щуплому пришлось улепетывать во все лопатки. Полицейский гнался за ним, размахивая резиновой дубинкой. Щуплый бросился на землю у какой-то стены, прижался, вдавился в нее. Полицейский стал избивать его дубинкой. Толпа смотрела, бранилась, но держалась в почтительном отдалении, готовая в случае чего дать тягу.

Тюверлен решил собрать побольше информации и для этого объехать учреждения и редакции газет. Ему были открыты все двери, — он же писатель, значит, его можно не принимать всерьез, он имеет успех, значит, с ним лучше не ссориться. Но ни в редакциях, ни в министерствах никто ничего не знал. Тогда Тюверлен поехал в редакцию «Фатерлендишер анцейгер». Влиятельному чужеземцу позволили войти и туда. Помещение было наводнено полицией, зеленые полицейские охраняли вестибюль, лестницу, коридоры. У Тюверлена мелькнула мысль, что впустить-то они его впустят, но вот выпустят ли? Все-таки он вошел.

В комнатах секретариата было шумно и суетливо. Мигали сигнальные лампочки телефонов — красные, желтые, зеленые. Со всех концов города звонили взволнованные, растерянные люди, спрашивали о судьбе родных и знакомых, принимавших участие в демонстрации и не вернувшихся домой. Постепенно выяснилось, что произошло у Галереи полководцев и как постыдно, после первого же выстрела, провалился путч «патриотов». В то же время из провинциальных городков поступали сведения, что там национальная революция одержала победу.

Чиновники уголовной полиции, соблюдая вежливость и стараясь не очень мешать работе редакторов, делают обыск, роются в ящиках письменных столов. Вот они входят в кабинет фюрера. Обыскивают его письменный стол. Тюверлен стоит в дверях вместе с редакторами и стенографистками, смотрит во все глаза. Он тоже слышал о знаменитом ящике — о нем перешептывалась вся страна, — о том самом ящике, где, скрытые от всех, лежат планы переустройства государства. И вот дело доходит до знаменитого ящика. Тюверлен становится на цыпочки. Через плечи редакторов и служащих смотрит, как полицейские взламывают ящик.

В ящике — обрывки бумаги, пробка от бутылки шампанского. И все. Больше там ничего нет.

Когда полицейские позволили наконец Тюверлену уйти из редакции, он поехал в «Мужской клуб». Там теперь почти не осталось сторонников Кутцнера. Доллар стоил шестьсот тридцать миллиардов марок, но через несколько недель, а может, и дней, курс марки стабилизируется. Г-н Кутцнер уже не нужен, он опоздал, все издевались над постыдным провалом его путча. Обсуждали, что будет разумнее со стороны правительства — засадить Кутцнера в тюрьму или выслать за границу? Коварно перечисляли вслух всех скомпрометированных. А вот как обстоят дела с самим генеральным государственным комиссаром? Члены клуба шушукались. Впрямь ли обещание, данное Флаухером Кутцнеру, было только шахматным ходом? Впрямь ли он с самого начала решил подавить путч?

Лучше всех был осведомлен на этот счет министр Себастьян Кастнер. Да, стоя под дулом кутцнеровского пистолета, Флаухер уже твердо решил дать радиограмму с отказом от своего обещания, но и в этот свой героический час остался чиновником, не мог обойтись без согласия тех, кого считал богоданными владыками. Себастьян Кастнер вел от его имени телефонные переговоры с молчаливым г-ном Ротенкампом, с доверенным лицом Берхтесгадена, с доверенным лицом церкви. Разговоры были лаконичны. Промедление привело бы к гибели. Себастьян Кастнер восхищался поведением своего патрона Франца Флаухера в эту трудную для него ночь, восхищался ловкостью, с которой он провел Кутцнера и спас Баварию, да и все государство, от беды. Если есть на свете человек, который заслуживает названия «отец отечества», то, разумеется, это Флаухер. Молниеносность, с которой он принял решение, ловкость, с которой исполнил свой план, весь его образ действий Кастнер считал попросту гениальными. И этого человека ненавидит весь словно бы ослепший город, и этому человеку нельзя появляться на улицах иначе, как в бронированном автомобиле. Себастьян Кастнер из кожи вон лез, чтобы хоть здесь люди поняли происшедшее, приводил доводы, осыпал грубой бранью скота Кутцнера и вонючего пруссака Феземана.

265