Успех - Страница 266

К оглавлению

266

Члены клуба учтиво, недоверчиво и иронически слушали, как ярится неуклюжий приверженец Флаухера, как он восторгается, стараясь заразить своим восхищением и других. Возможно, один лишь Тюверлен понимал, что как раз с точки зрения этих господ поведение Флаухера было, действительно, гениально. Будь на его месте любой из нынешних скептиков, он наверняка не устоял бы перед соблазном хоть несколько дней поиграть в национального героя, а это неминуемо привело бы к гражданской войне и омерзительной бойне. Очевидно, только на границах Баварии удалось бы справиться с нелепым мятежом. Так что в этот роковой час самым подходящим для Баварии государственным деятелем действительно был не слишком одаренный Франц Флаухер.

Взволнованный до глубины души, Жак Тюверлен старался уяснить себе связь событий. Видимо, весь ход истории требовал, чтобы индустриализация Центральной Европы шла умеренным темпом. И тут Бавария оказалась отличным тормозом. Та же историческая необходимость выдвинула группу людей, далеко отставших от своего времени, — Кутцнера и его приспешников. Но тормозная колодка слишком сильно давила, и ее пришлось снять. Это тоже было полезно, предотвращало возможность катастроф, в этом тоже сказалась историческая необходимость, — недаром путч был ликвидирован человеком, который сам всеми силами противился индустриализации. Так что даже в такой случайности, как дурацкий путч, организованный жалким ничтожеством Кутцнером и подавленный жалким ничтожеством Флаухером, были элементы необходимости. Если смотреть со стороны, действия обоих шли на благо Баварии.

Жак Тюверлен хотел было выступить в поддержку Себастьяна Кастнера, который, один против иронизирующих членов клуба, отбивал атаки на Флаухера, когда вошел человек, интересовавший Тюверлена куда больше, чем Кастнер, и давно исчезнувший с горизонта, — Отто Кленк.

10
Пари на рассвете

Во время путча Кленк сидел у себя в Берхтольдсцеле. К нему приехала танцовщица Инсарова, ужин прошел очень весело, она осталась ночевать у Кленка. Утром он позвонил в Мюнхен, но не дозвонился. Инсарова провела с ним все утро, была у него и в полдень, когда возле Галереи полководцев погиб Эрих Борнхаак. Так как в Мюнхен по-прежнему невозможно было дозвониться, Кленк сам повез танцовщицу в город.

Как раз в ту минуту, когда он завел машину, неподалеку от Берхтольдсцеля остановилась другая машина: в ней сидел Руперт Кутцнер, который надеялся в загородном доме одного из друзей укрыться от полиции.

Кленк приехал в город, попрощался с Инсаровой, услышал толки — сперва неясные, потом более ясные, наконец яснее ясного. Загоготал, узнав о позорном провале путча — поделом Кутцнеру, поделом Флаухеру. Услышал об убитых и раненых. Начал носиться по городу, разыскивая сына, Симона, паренька. Не нашел. Город гудел от слухов, среди убитых называли то одного, то другого. Скорей, скорей прочесть точный список убитых — больше ни о чем Кленк не думал. Наконец прочел его, знакомого имени не увидел и радостно вздохнул. Но потом, наткнувшись на имя Эриха Борнхаака, разъярился и как-то растерялся. Вспомнил врага, который сейчас в Берлине. Пожалел, что тот не в Мюнхене. Будь он здесь, Кленк немедленно поехал бы к нему. Позлорадствовать из-за того, что Симон Штаудахер жив, а Эрих Борнхаак мертв? Нет, он не стал бы злорадствовать. Они посидели бы вместе, почти или даже совсем не разговаривая.

Он отправился в «Мужской клуб». Ему не терпелось выложить кое-какие истины по поводу этого девятого ноября. Вряд ли он встретит там господина генерального государственного комиссара — господин генеральный государственный комиссар не осмеливается появляться на улицах иначе, как в бронированном автомобиле. И вряд ли господину генеральному государственному комиссару так уж захочется немедленно прикатить в «Мужской клуб» в бронированном автомобиле. Тем не менее Кленк найдет там несколько пар ушей, в которые он с превеликим удовольствием накапает упомянутые истины.

Однако в клубе таких ушей оказалось мало. С точки зрения качества, единственным подходящим человеком был Тюверлен. Кленк знал его, — умный пес, ничего не скажешь. Обнюхаться с ним, посидеть вместе, обменяться замечаниями об этом девятом ноября — пожалуй, оно того стоило. Жак Тюверлен, со своей стороны, тоже как будто не возражал против этого. Когда-то Кленк разработал план кампании против Крюгера, доставив кучу неприятностей многим людям, в том числе и Тюверлену. Но это не значило, что последний не чувствовал симпатии к гиганту-баварцу.

В «Мужском клубе» невозможно было разговаривать — куда ни глянь, везде торчало чье-нибудь ослиное ухо. Поэтому Тюверлен охотно согласился на предложение Кленка отправиться в «Тирольский кабачок».

В боковой комнате, где за четверть литра вина брали на десять пфеннигов дороже, Рези, после ухода Ценци ставшая кассиршей, предупредила их, что как ни жаль, а через десять минут заведение придется закрыть — сегодня полицейский час начинается особенно рано. Но Кленк с Тюверленом уверили ее, что с удовольствием посидят и при спущенных железных шторах, при погашенном электричестве, при одних свечах.

Они основательно выпили — об этом позаботилась Рези — и поговорили по душам. Кленк с живым интересом читал книги Тюверлена, но не одобрял их. Тюверлен с живым интересом следил за судебной деятельностью Кленка, но не одобрял ее. Они нравились друг другу. Выяснилось, что обоим нравятся одни и те же марки вин. Оба пришли к выводу, что от жизни человек получает только одно — самого себя, но этого вполне достаточно. Кленк это Кленк и пишется Кленк, а Тюверлен это Тюверлен.

266