Успех - Страница 268

К оглавлению

268

Страховой агент фон Дельмайер насторожил уши, кассирша Рези подошла ближе.

— Пари на что? — заинтересовался Кленк.

— Держу пари на весь доход от следующей моей книги против двух костяных пуговиц на вашей куртке, Кленк, что мертвый Мартин Крюгер не станет держать язык за зубами.

— И выступит против меня? — спросил Кленк.

— Да, против вас, — сказал Тюверлен.

Кленк от души расхохотался.

— К пуговицам я еще добавлю бутылку терланского, — заявил он.

— Согласен, — сказал Тюверлен.

— Это надо изобразить на бумаге, — сказал Симон Штаудахер, и они записали условие пари.

11
Как вянет трава

Депутат Гейер жадно слушал вести о путче Руперта Кутцнера, доходившие из Мюнхена. Они были очень противоречивы, но через сутки все же не осталось сомнений, что путч провалился. И, судя по всему, весьма постыдно. Сердце Гейера было полно ликования. Он мысленно представлял себе наглое лицо Кленка, жующего сосиску, запивающего золотистым вином и с нахальной откровенностью утверждающего право на насилие, — и праздновал победу над этим лицом. Теперь мальчик убедится, что не все сходит человеку с рук, как ему до сих пор казалось, что наглость, произвол, несправедливость сами роют себе яму. Депутат Гейер лежал на софе, не сияв очков, зажмурив покрасневшие веки, подложив руки под голову, оскалив желтые зубы. Удовлетворенно, радостно улыбался.

Назавтра, уже к вечеру, он прочитал список погибших у Галереи полководцев. То были люди, убитые случайно, никому не известные имена. Феземан сдался властям, Кутцнер улизнул в своей серой машине. И тут доктор Гейер увидел имя Эриха Борнхаака.

Он купил газету на улице, неподалеку от дома. Пошел домой, сильно хромая, и дорога показалась ему нескончаемо длинной. Газету он нес в руке, уронил ее, нагнулся — на секунду ему показалось, что у него переломилась спина, — подобрал и запихнул в карман. До дома оставалось не больше ста шагов, но Гейер совершенно обессилел. Ему хотелось взять такси, но шофер начал бы ворчать, а этого он сейчас не вынес бы. Поднялся по лестнице, ступенька за ступенькой, и каждая была настоящей пыткой. Остановился у своих дверей. Придерживая правой рукой газету в кармане, левой старался отпереть замок. Это было сложно, а отпустить газету он не догадался. Потом кое-как доплелся до своей неуютной комнаты. Задернул шторы, чтобы не проникал свет с улицы, снял чехол с оттоманки, завесил зеркало. Начал что-то искать. Хотел было попросить экономку Агнессу помочь ему, но передумал. Наконец нашел то, что искал — большую свечу и вторую, сильно оплывшую. Зажег их и отправился в кухню. Экономка Агнесса удивленно спросила, что ему нужно? Он молча взял стоявшую в углу скамеечку и унес с собой. В комнате, где тускло горели свечи, стал перед занавешенным зеркалом и попытался разодрать на себе пиджак. Но руки у него были слабые, тонкокожие, а материал прочный, и у него ничего не получилось. Тогда он взял ножницы и начал надрезать пиджак, это тоже было нелегко, но с этой задачей он все-таки справился, затем разодрал пиджак сверху донизу. Сел на скамеечку. И замер.

Вошла экономка Агнесса. Он сидел, тупо глядя перед собой, очень старый, пришибленный. Должно быть, у него случилось несчастье, и, уж конечно, из-за того негодяя. Вот он и повредился в уме. Она стала ворчать себе под нос, но сказать что-нибудь громко не осмелилась и ушла, шаркая туфлями.

Прошло немного времени, и она услышала, что он расхаживает по комнате. Приоткрыла дверь и заглянула в щелку, но он уже опять сидел на скамеечке. На этот раз она заметила, что он разодрал на себе пиджак. Его голова свешивалась почти до колен — и как он умудряется сидеть в такой позе! Агнесса спросила, не хочет ли он есть, он не ответил, и она оставила его в покое.

В ту ночь экономка Агнесса не ложилась. Прислушивалась, что он делает. Он почти все время сидел на скамеечке, изредка начинал расхаживать. Свечи догорели, других у него не было. Он не стал зажигать электричество, сидел в темноте.

Мальчик положил тогда ногу на ногу. Брюки на нем были клетчатые, из отличного английского материала, тщательно отутюженные. У него самого, пожалуй, никогда не было таких хороших брюк. А тонкие носки матово поблескивали. И туфли ладно сидели на ногах — конечно, сделаны на заказ. Затея с кошачьей фермой была чистым безумием, но кто, кроме мальчика, мог бы придумать такое. Чем только мальчик не интересовался. Политика, исследования состава крови, деловые махинации, тряпки, отлично скроенные костюмы. На правой гетре почему-то не хватало пуговки. И был у него друг. Даже Кленк, и тот уважал мальчика. Поразительно способный. Там, у австрийского озера, случилось чудо. Такая рослая белокурая девушка. Виноват он один — мало помог Крюгеру. Помог бы больше — мальчика не убили бы. Он сидел на скамеечке и нюхал, нюхал — до него доносился запах сена и кожи.

Позже, когда рассвело, экономка Агнесса услышала, что доктор Гейер разговаривает сам с собой на непонятном языке. На древнееврейском. Депутат рейхстага Гейер бессознательно шевелил губами и повторял древнееврейские молитвы — заупокойные молитвы и благословения, отпечатавшиеся у него в памяти с детских лет. Доктор Гейер был родом из еврейской семьи, где соблюдали обряды и читали молитвы, а память у него была превосходная. Он говорил: «Как вянут цветы, как жухнет трава, так вянем мы, уходя во тьму». Он положил руку на холодный абажур настольной лампы, как отец клал руку ему на голову, когда благословлял в пятницу вечером, и произнес: «И да будешь ты волею господней во всем подобен Ефрему и Манасии». И еще: «Мы помним, что мы всего только прах». Доктора Гейера мучило, что не было тут десяти человек, как велит закон. Мучило, что в праздник Нового года не исполнил обряда, не пошел к проточной воде, как велит закон, и не сбросил в нее своих грехов, чтобы поток унес их в море. Сделай он это, мальчика не убили бы.

268