Успех - Страница 269

К оглавлению

269

Так сидел депутат Гейер до поздней ночи, не ел, и не умывался, и не брился, и не менял одежды. Он скорбел о сыне своем Эрихе Борнхааке, который совершал подвиги на войне, и низко пал на войне, и отравлял собак, и убивал людей, и немного скучал при этом, и предложил своему отцу сделать в Кенигсберге исследование крови, и был убит в Мюнхене возле Галереи полководцев, и оставил после себя только легкий запах сена и кожи да воспоминание о своей нелепой смерти.

Ночью доктор Гейер немного поспал. Проснувшись, встал и, сдвинув ступни, начал раскачиваться всем туловищем.

— Да будет имя его свято и прославлено.

Закон требовал, чтобы при этом присутствовало десять взрослых верующих евреев. А ему приходилось молиться в одиночестве.

И этот день он тоже просидел на скамеечке и ничего не ел. А вечером выехал в Мюнхен.

12
Бык мочится

Актер Конрад Штольцинг вернулся из пограничного с Швабией верхнебаварского городка, где в почетном заключении жил Руперт Кутцнер. Туда он ехал с грудой подарков для заключенного, будто Дед-Мороз на рождество. Но оказалось, что зря старался. Полные любви и рвения «патриоты» окружили сидящего под домашним арестом фюрера таким изобилием вещественных знаков внимания, что хватило бы на несколько товарных складов. Вокруг него высились горы пирогов, окороков, дичи, битой птицы, бутылок вина и шнапса, яиц, коробок конфет и сигар, шерстяных фуфаек с вывязанной на них индийской эмблемой плодородия, обмоток, кальсон; были среди подарков и диктофон, и граммофонные пластинки, и две книги.

Актер цветисто и образно описывал друзьям душевное состояние царственного узника. Руперт Кутцнер был безмерно потрясен низменной хитростью и коварными уловками, пущенными в ход, дабы низринуть его в бездну. Рука об руку с ним перед ликующей толпой стоял и Флаухер, а потом тот же Флаухер постыдно его предал. Да, фюрер нарушил свое обещание Флаухеру отложить выступление, но сделал это во имя благородных идеалов. Меж тем поступок Флаухера вовсе не северная, а просто низменная хитрость. Подумать только — немец, и такое вероломство! Штольцинг рассказывал, что раненый герой (во время национальной революции Кутцнер вывихнул себе руку) дни напролет сидит, погруженный в сумрачное раздумье. Забывает есть и пить, твердит о самоубийстве. Он, Конрад Штольцинг, целых двадцать минут увещевал томящегося в клетке орла, пока не вырвал обещания, что тот все-таки сохранит себе жизнь ради национальной идеи и черно-бело-красной Германии.

Тем временем баварское правительство подготавливало суд над Кутцнером с оглядкой на новую политическую ситуацию. Положение имперского правительства снова упрочилось, курс марки стабилизировался, замысел создать Дунайскую федерацию под гегемонией Баварии провалился. Еще недавно «патриоты» казались баварским властям желанной опорой, а теперь стали ненужным бременем. На мюнхенское правительство сыпались обвинения в том, что, пока Кутцнер не попытался устроить путч, оно во главе с генеральным государственным комиссаром Флаухером было заодно с мятежным фюрером. И теперь баварскому кабинету министров необходимо было провести разбирательство дела Кутцнера так, чтобы не просто прикрыть всем очевидные факты, но и, вывернув их наизнанку, переложить ответственность на плечи «истинных германцев».

Таким образом, перед судом должны были предстать Кутцнер, Феземан и еще восемь партийных руководителей; Флаухера среди обвиняемых не было — ему отводилась роль свидетеля, притом связанного служебной тайной. Он, следовательно, получал возможность показывать под присягой все, что оправдывало баварское правительство, и в то же время мог отмалчиваться, прикрываясь этой самой тайной, когда обнаруживались обстоятельства, правительству невыгодные. Чтобы облегчить ему задачу, правительство поручило ведение дела лицу, тесно связанному с генеральным комиссаром. И не спешило начать процесс, давая Флаухеру время договориться с командующим баварскими войсками и согласовать с ним показания.

Суд происходил в уютном столовом зале бывшего военного училища. Публика была заранее отобрана и состояла главным образом из «истинных германцев» и лиц, сочувствовавших им, — среди последних было много дам. Процесс принял форму учтивой беседы. Барьеров не было, подсудимые удобно расселись за столами. Как только входил обвиняемый генерал Феземан, часовые брали на караул, присутствовавшие вставали.

Руперт Кутцнер уже несколько месяцев не выступал публично. Получив сейчас, после долгого воздержания, возможность произнести речь, почувствовав контакт с аудиторией, ее напряженное внимание, он взыграл духом, окрылился. Следуя совету актера Штольцинга, фюрер пришел на суд не в обычном своем спортивном костюме в обтяжку, а в более соответствующем трагической обстановке долгополом сюртуке, на котором красовался железный крест. Тюверлен вглядывался в него, смотрел, как поднимается и опускается его грудь, как оживляются пустые глаза, как багровеет чисто выбритое, припудренное лицо, как сопит утиный нос. Этот человек, несомненно, верил в свои слова, верил, что стал жертвой великой несправедливости. Все время варьируя фразы, Кутцнер с жаром утверждал, что не признает так называемой революции. Он не бунтовал, не устраивал мятежа, он хотел одного — восстановить прежний порядок, разрушенный настоящими бунтовщиками и мятежниками. Разве не был с ним заодно и генеральный государственный комиссар, разве не замышлял и он свергнуть имперское правительство, дабы заменить его враждебной парламентаризму директорией? Глава баварского правительства и говорил и делал как раз то, из-за чего он, Кутцнер, попал сейчас на скамью подсудимых. Почему он нанес удар, не дожидаясь Флаухера? Да потому, что именно он, Кутцнер, истинный, богом призванный фюрер. Умению управлять государством научиться нельзя. Когда человек твердо знает, что обладает неким талантом, он не должен оглядываться на кого-то, кто случайно оказался у власти, нет, тут скромничать не приходится. Он жаждал сослужить службу отечеству, исполнить свою историческую миссию. Ради этого многие его соратники пожертвовали жизнью, да и он сам вывихнул руку, а его сейчас судят, называют предателем. Кутцнер весь раскалился от праведного гнева.

269