Успех - Страница 271

К оглавлению

271

Параграф восемьдесят первый германского уголовного кодекса гласит: «Любая попытка насильственного изменения политического строя германского государства или одной из земель, входящих в его состав, карается пожизненным заключением в тюрьму или в крепость». Генерала Феземана суд оправдал, других обвиняемых приговорили к заключению в крепость сроком от одного года до пяти лет условно, причем приговор вступал в силу не позже, чем через полгода. Руперт Кутцнер, сверх того, был приговорен к штрафу в размере двухсот марок.

Когда приговор был оглашен, присутствовавшие повскакали с мест и устроили овацию осужденным. С улицы доносились ликующие крики. Фюрер подошел к окну, чтобы почитатели увидели его воочию. Прямо из пехотного училища, где происходил суд, генерал Феземан отправился к себе, — а это неблизкий путь, так как вилла его была расположена в южном предместье города. Вдоль всех улиц, по которым он проезжал, сплошной стеной стояли люди и приветствовали его. Машина генерала была разукрашена гирляндами цветов, на радиаторе победно развевался флаг с индийской эмблемой плодородия.

13
Музей Иоганны Крайн

Со дня плачевной смерти заключенного Мартина Крюгера прошло одиннадцать месяцев, и вот опять наступила весна. Германия поуспокоилась, окрепла. Попытка Рейнской области обрести самостоятельность не удалась. Сражение с Францией за Рурскую область кончилось экономическим соглашением. Великие державы организовали комиссию экспертов во главе с неким генералом Дауэсом для выработки разумного плана выплаты репараций. Имперская марка стабилизировалась: доллар, как и до войны, стоил четыре марки двадцать пфеннигов.

Восстановился мир и в Баварии. Провал кутцнеровского путча не повлек за собой особых перемен. «Патриоты» чересчур распоясались, теперь они притихли, затаились. После судебного процесса правительство проявило милосердие к поверженному врагу. Владельцу «Капуцинербрей» оно возместило стоимость выпитого, но не оплаченного «патриотами» пива и съеденных, но также не оплаченных сосисок. К левым же партиям оно, как и прежде, было непримиримо. Пусть красные не думают, что могут безнаказанно драть глотки. Кутцнер недолго просидел в крепости, и это время было для него скорее передышкой, чем карой. А рабочие, которым «патриоты» навязали зендлинговское сражение, понесли суровое наказание и отбывали его по всей строгости закона.

Иоганна Крайн отзывалась на эти события лишь в той степени, в какой их можно было связать с борьбой за покойного Мартина Крюгера. Как она ни старалась, но постепенно эта борьба сходила на нет. Труды Мартина Крюгера были обширны и примечательны, о них говорило все больше людей. Но все меньше людей говорило о заключенном Крюгере, о его жизни и смерти, и один за другим исчезали те, что помогали ей в борьбе. И Иоганне пришлось признаться себе, что остался один-единственный человек, благодаря которому заключенный Крюгер все еще существовал на свете: она сама.

Только благодаря ей, ей одной, он существовал. Когда он жил, она была слишком апатична, так хотя бы теперь не будет апатична. Чем лихорадочней она старалась воскресить его образ, чем более сосредоточивалась на мыслях о нем, тем он становился реальнее. Она даже ощущала, как ползет от сердца к горлу и сжимает ей плечи то давящее чувство уничтожения.

«Я это видел» — подписано под несколькими «Капричос» Гойи, страшными из страшных. «Я это видел» — называется одна из глав книги Мартина Крюгера. Когда человек, в качестве довода, говорит, что сам это видел, его довод примитивен, но неопровержим. Кто видел то, что видела она, тот связан мучительным долгом рассказать о виденном.

Годовщину смерти Мартина Крюгера газета «истинных германцев» «Фатерлендишер анцейгер» отметила статьей, посвященной его делу. Пора уже наконец сказать во весь голос, писал автор статьи, что не всякий человек имеет право называться человеком. Судьба такого морально разложившегося выродка, как заключенный Мартин Крюгер, нисколько не занимает «истинных германцев». Берлинские газеты только потому подняли шумиху вокруг этого дела, что хотели дискредитировать немецкую юстицию. Им, «истинным германцам», смешны сии салонные апостолы, ни с того ни с сего возлюбившие этого человека. «Мы во всеуслышание, ясно и просто заявляем красным берлинским журналистам и прочим апостолам гуманности с Курфюрстендам — подавитесь вы вашим Мартином Крюгером».

Иоганна прочла эту статью. «Пусть мертвецы держат язык за зубами», — сказал год назад некий ответственный чиновник. Эти выражаются еще прямее. Иоганна все больше утверждалась в своем решении: мертвец не станет держать язык за зубами. Она докажет, добудет доказательства, что он по-прежнему жив. Она чувствовала: если ей удастся заставить мертвеца заговорить, большая часть вины будет с нее снята.

Она ломала себе голову, как решить эту задачу. Одна возможность ей безусловно представлялась. Фертч подал на нее в суд за то, что однажды при большом стечении народа она в лицо обозвала его подлецом. Разбирательство все время откладывалось, но настанет день, когда его уже нельзя будет отложить. Когда-нибудь этот день настанет, и тогда она заговорит. Иоганна читала, что Кутцнер болтал, сколько хотел, его никто не прерывал. Она тоже будет говорить, пока у них в ушах не засвербит. Судьба Крюгера должна язвить людские сердца.

Она была одержима этим замыслом. Немота покойника терзала ее и вечером, когда она ложилась спать, и утром, когда вставала. Иоганна была женщина средних способностей и непримечательной внешности, но поглощенная одной-единственной мыслью. Она снова перестала подкрашивать губы, пудриться, закалывала волосы узлом. У нее было много заказов, она много работала. Разговаривая с посторонними, была очень спокойна. Но душевно до предела истерзана неистовым желанием выступить перед целым светом и закричать в голос.

271