Успех - Страница 273

273

— Но ведь ты не можешь уехать, — невозмутимо сказала г-жа фон Радольная, — пока не договоришься с Пернрейтером. — Так звали самого несговорчивого из кредиторов г-на Гесрейтера.

Тот стал загребать руками, бормотать что-то несвязное, уклончивое. Но оказалось, что Катарина отлично обо всем осведомлена, все вынюхала, уяснила себе положение г-на Гесрейтера куда беспощаднее, чем он сам. Она сидела перед ним, большая, красивая, цветущая, медно-рыжая, ни в чем его не упрекала и спокойно подсчитывала сумму его долгов. Весьма внушительную сумму.

Подведя итог, она сказала, что готова раздобыть для него эту сумму. И тогда можно будет поехать на озеро Комо. Но условия, на которых она достанет эти деньги, будут не из легких. Было неясно, кто ей даст эти деньги. Зато ясно, что поручительницей будет она, а залогом — ее поместье Луитпольдсбрун. Пауль знает, что она немало испытала в жизни, выбилась из низов, да и совсем недавно была свидетельницей того, какие удары обрушиваются на людей, казалось бы, огражденных от превратностей судьбы. Она постарается ему помочь, но он ведь понимает, что ей нужны определенные гарантии. От всяких художественных затей и прихотей, вроде серии «Бой быков» и прочей роскоши, «Южногерманской керамике» придется теперь отказаться. Да и самому г-ну Гесрейтеру следует жить не на такую широкую ногу. Всего правильнее было бы им объединить свои хозяйства. Разве недостаточно просторен отличный дом в Луитпольдсбруне? А для дома на Зеештрассе у нее уже есть на примете платежеспособный покупатель. И так как хозяйство у них будет общее, то их совместную жизнь надо будет узаконить, пойти на Петерсберг, в отдел регистрации браков. Это не так сложно, как кажется, вся процедура займет от силы несколько недель. И в Италию они успеют попасть до наступления жаркой поры. Она говорила невозмутимо и ласково, ее крупный рот произносил каждое слово так звучно, решительно и вместе с тем спокойно, словно речь шла о перемене служанки.

Когда Катарина начала говорить, г-н Гесрейтер расхаживал по комнате. Когда сказала, что достанет деньги, застыл на месте. Но потом стал отступать назад, с каждой новой фразой все дальше, пока не уперся в стену; его маленький рот глупо приоткрылся, карие с поволокой глаза неотрывно смотрели на красивое лицо сидевшей перед ним женщины. И пока она говорила, постепенно рассыпалась в прах вся его прошлая сорокачетырехлетняя жизнь. Охваченный настоящей паникой, он лихорадочно искал каких-то лазеек, пристойных отговорок. Но, подыскивая их, уже понимал, что все это вздор, что женщина права. И что он исполнит все ее требования. Каждая фраза была как удар по голове. Пусть он не такой замечательный человек, каким часто себе казался, но все-таки у него золотое мюнхенское сердце, и они ведь уже столько лет вместе, и невозможно понять, как эта женщина может быть такой жестокой.

Она замолчала. Г-н Гесрейтер стал постепенно приходить в себя, отошел от стены, заговорил. Говорил долго. Спокойный взгляд Катарины не отрывался от медленно расхаживавшего по комнате мужчины. Она молчала и, пока он говорил, даже ни разу не улыбнулась. И только тут г-н Гесрейтер по-настоящему отдал себе отчет, как горестно и неприглядно его положение. И за эти бесконечные секунды почувствовал, что он стар и сед.

Потом стал ее упрашивать, беспомощно и беззлобно. Одна мысль о том, чтобы поставить точку на искусстве в «Южногерманской керамике», приводит его в содрогание, но ладно, если ей этого так хочется, он пойдет на уступки, не будет спорить. Он не понимает, почему официальный брак принесет такую большую экономию, но если она считает, что без Петерсберга не обойтись, ладно, пусть будет Петерсберг. Но его дом, чудесный дом на Зеештрассе, нет, он просит прощения, тут он будет стоять на своем. Время, труд, вкус, жизнь, сердце, — он все вложил в этом дом, и можно ли это чем-нибудь возместить? Продать его — нет, это будет не просто несчастьем, но еще и величайшей глупостью. И как, собственно, она представляет себе их дальнейшую жизнь? Они не крестьяне, не могут обойтись без Мюнхена, не могут круглый год сидеть в деревне. Нет, об этом и говорить нечего.

Госпожа фон Радольная сказала, что вовсе не предлагает круглый год жить в деревне. Он может снять в Мюнхене квартиру-ателье, целый этаж, перевезти туда кое-что из дома на Зеештрассе. Что поделаешь, придется ему с божьей помощью как-то смириться.

— Мне тоже иной раз приходилось смиряться, — сказала она. Не повысила голоса, была по-прежнему ласкова и невозмутима, но так произнесла это «мне тоже иной раз приходилось смиряться», что г-н Гесрейтер понял, — дальше спорить бесполезно. Он не заблуждался — Катарина намекала не на то время, когда и у нее были денежные затруднения, а на то, когда она слала ему письма в Париж и в ответ получала холодно-дружеские записки.

Таким образом, г-жа фон Радольная все взяла в свои руки, и дело пошло быстро. Она продала дом на Зеештрассе кому-то, кто явно был подставным лицом. Г-н Гесрейтер понятия не имел, к кому сейчас перешел его дом. Оставалось снять квартиру, решить, на какие стены и улицы придется год за годом смотреть, какой воздух в себя вдыхать. Для этого надобно держать совет с самим собой, с друзьями, с людьми искусства, для этого культурному человеку надобны месяцы и месяцы. Но г-жа фон Радольная и тут не стала мешкать. Вместо девяти больших и пяти маленьких комнат, не считая кладовок и чуланчиков, которые были в распоряжении г-на Гесрейтера на Зеештрассе, он теперь был обладателем одного ателье и одной спальни на Элизабетштрассе, в доходном доме, на пятом этаже, на «юххе». В Мюнхене словом «юххе» презрительно называли верхние этажи домов, потому что на такой высоте чувствуешь себя как на горной вершине и там вполне можно распевать тирольские песни и кричать «юххе». Но г-ну Гесрейтеру отнюдь не хотелось распевать тирольские песни. Он не слишком страдал оттого, что больше уже не принадлежит к крупным промышленникам, но бесконечно терзался из-за утраты своего дома, своей обстановки. Человеческое сердце не очень вместительно, поэтому достойно удивления обилие всевозможных предметов — письменных столов, кресел, диванов, кушеток, которые втиснулись в сердце г-на Гесрейтера. В его сердце, но не в ателье на Элизабетштрассе. Если поставить в спальню большую кровать с изображением экзотических зверей, там уже нельзя будет повернуться. А как быть с горками, с моделями кораблей, с «железной девой» — его излюбленным орудием пытки, — со всеми очаровательными, греющими душу безделками? Г-жа фон Радольная не пожелала взять в Луитпольдсбрун ни единой мелочи: все, что не уместится на Элизабетштрассе, он должен продать, пустить с молотка. Г-н Гесрейтер попробовал поднять бунт. Но быстро сдался.

273